куча смятых фантиков от конфет; потом выдвигает ящик стола, вынимает его совсем и вываливает на ковер ручки и карандаши. — Так ты чего? Будешь мне помогать или нет?
— На самом деле я не очень люблю громить кабинеты. И вообще что бы то ни было.
— Как же не любишь громить кабинеты? Есть одно известное высказывание: «Если человек устал громить и крушить, значит, он устал от жизни, потому что вокруг столько всего, что можно громить и крушить».
— Ну, если взглянуть на проблему под таким углом…
— Как бы там ни было, это очень хороший способ выпустить пар.
Я смотрю на дипломы в рамках на стене.
— А это что за дипломы? Я оставил очки в палате.
Кейп на секунду задумывается, а потом говорит:
— Дипломы об окончании секс-школы.
— А я думал, об окончании колледжа супергероев.
— Это, по сути, одно и то же. — Он подходит к большому горшку с фикусом и вырывает растение с корнем. Земля рассыпается по ковру.
— Утром ты пожалеешь, — говорю я задумчиво. — Завтра утром ты встанешь и скажешь себе: «И зачем я устроил погром у себя в кабинете?»
Кейп спускает трико и присаживается на корточки над корзиной для бумаг.
— Ты что, собираешься какать? — На всякий случай я открываю окно.
— У тебя нет с собой туалетной бумаги?
Я беру со стола блокнот и передаю его Кейпу.
— Вот возьми это.
— Спасибо.
— Эти твои анархические настроения, они заразительны, — говорю я, вынимая из носа козюлю и вытирая палец о пижаму. — Я тоже хочу что-нибудь погромить, только не знаю что. — Я беру со стола фотографию в рамке. — А почему у тебя на столе — фотография доктора Жирафа? Кейп, ты уверен, что это твой кабинет? — Я выхожу в коридор и смотрю на табличку у двери. Доктор Жираф, доктор философии, кавалер «Ордена Британской империи» 4-й степени. — Кейп, это не тот кабинет.
Он встает и натягивает трико.
— Ты знал, да? Наверняка у тебя даже нет своего кабинета. Ты меня обманул.
— Я пьян. Я хочу умереть.
— Это не оправдание. Смотри, что ты сделал с растением. — Я поднимаю с пола вырванный фикус и ставлю его обратно в горшок для фикуса. — Кейп, давай наведем здесь порядок.
— Зачем?
— Затем, что, когда доктор Жираф увидит, что стало с его кабинетом, он вызовет полицию.
— Мне плевать.
— А мне — нет. Я не хочу в тюрьму.
— Тогда ты и наводи порядок. — Он понуро уходит по коридору, а я смотрю ему вслед. Сейчас он и вправду похож на супергероя, который утратил свои сверхъестественные способности и у которого нет друзей.
На следующий день, в час посещений, меня посещает Вик Двадцатка, мой лучший друг.
Как бы лучше его описать? Вик — он такой же, как я. Только в нем еще больше меня. Так что неудивительно, что жене он не нравится, и она попросила меня не приводить его в палату. Поэтому, собственно, я жду его в коридоре.
Вик машет мне с того конца коридора, потом подходит и машет снова, прямо у меня перед носом. Он так делает всегда, такой у него прикол. Он интересуется моим здоровьем.
— Сейчас уже лучше, — говорю я. — Рак мозга почти побежден.
— Я знал, что ты поборешь болезнь.
— На самом деле я с ней не боролся. Меня вылечили врачи, специальной мазью от рака мозга.
— Я и не знал, что существует такая мазь. А как ее применяют?
— Э… внутрь, — говорю я уклончиво. Женщины, например, любят поговорить на интимные темы. Их это ничуть не смущает. Они не просто рассказывают друг другу о своих отверстиях, они показывают друг другу свои отверстия. Они сравнивают отверстия и сравнивают заметки. Мужчины — совсем другие. Если не считать раздевалки на регбийном стадионе, мужчины редко когда видят друг друга голыми. И это правильно. Мужское тело — мощное оружие, и с ним следует обращаться бережно.
Вик берется за ручку двери и говорит:
— Это твоя палата?
— Да, но ты туда не входи. А то жена умрет.
— Ой.
— Можно пойти погулять по больничному саду.
Вик заходит ко мне за спину, берется за ручки моего кресла и толкает его перед собой, и только тогда до меня доходит, что я сидел в кресле, которое на колесиках, то есть в кресле-коляске, инвалидной коляске. Вик везет меня по коридору, и мне, наверное, надо ему сказать, что я сам в состоянии ходить, но кресло такое уютное, а плавное скольжение навевает сон, и я все забываю сказать Вику, что собирался сказать. Даже теперь, когда мы уже подъезжаем к больничному лифту, я опять забываю сказать.
— Какой ты тяжелый, — говорит Вик, вкатывая меня в лифт. Он задумчиво смотрит на кнопки. — И куда в сад?
— Не знаю. Спроси у кого-нибудь из персонала.
В лифт заходит хорошенькая медсестра, и Вик спрашивает у нее.
— Наружу, — отвечает она.
— Это вверх или вниз?
— Вниз, — терпеливо объясняет медсестра. — На первый этаж, потом — наружу.
Когда я сказал, что Вик Двадцатка — такой же, как я, только в нем еще больше меня, мне надо было сказать, что он — такой же, как я, но все-таки не в полной мере. Я всегда забываю, насколько он не приспособлен в житейских делах. Вик — компьютерщик, программист. И, как и все программисты, программирует он просто мастерски, но во всем остальном — совершенно беспомощный.
Лифт приезжает на первый этаж. Вик вывозит меня в фойе и везет к двери с надписью «Выход».
— По пандусу или по лестнице?
— Лучше по пандусу.
Вик катит меня вниз по пандусу. Так получается дольше, чем если по лестнице, но тут поверхность ровнее, а значит, больше подходит для спуска на кресле-коляске.
— Представляю, как ты будешь рад, когда опять встанешь на ноги, — говорит Вик, когда мы съезжаем с пандуса. — Сколько ты уже в этой коляске?
— Ну, минут десять.
— А когда ты прошел курс лечения?
— Вчера.
— И рак мозга уже побежден?
Я киваю.
Вик на пару секунд умолкает. Переваривает информацию.
— А я всегда думал, что рак мозга — это очень тяжелое заболевание. А послушать тебя, так выходит, что это что-то вроде хобби. Кстати, а от чего у тебя был рак мозга?
— Врачи затрудняются ответить определенно, но есть мнение, что причиной развития заболевания послужила наружная телеантенна, установленная в саду у соседа, самая высокая телеантенна на свете.
— А это как-нибудь связано с призрачными жирафами?
— Ты про Джима? Я совершенно забыл про Джима.
— А как вы с ним встретились? Ты никогда не рассказывал.
— Он просто пришел, как-то ночью. Вышел из шкафа, — говорю я. — Мы поговорили. Собственно,
