лишь слабый свет уличных фонарей и факелов проникал через зашторенные окна.
«Слепой девушке не нужно много света, – подумал Борго. – Мне, к счастью, тоже – глаза у меня, как у кошки».
Он всмотрелся в темное пространство и не заметил непрошеного гостя, а потому уверенно вступил внутрь. Длинная тень коротенького тела вползла в дом, падая на жалкую, но аккуратную мебель. Кровать и стул были пусты…
Тут позади Борго раздался металлический звук, карлик замер, хватаясь за шпагу и не выпуская кинжала.
Но шпаги на поясе не было.
А потом пол вагончика затрясся от тяжелых шагов. Борго развернулся, цепляясь за стол. В слабом отсвете фонарей он увидел блестящее лезвие собственной шпаги, направленной прямо на него. Вскрикнув, карлик отступил, но клинок уже вошел ему в горло, он рухнул на кровать, а дверь сзади бесшумно захлопнулась.
– Хочу напомнить уважаемому суду, – заявил Брюсин, появляясь на помосте и останавливаясь напротив Марии, – что мы слышали не столько рассказ слепой жонглерши, сколько сказку, которую сочинил Л'Арис. А теперь, моя дорогая, мы хотим услышать правду. Вы вернулись со сцены в свой вагончик и обнаружили на собственной кровати мертвое тело. Это верно?
– Да, – ответила Мария.
Брюсин театральным жестом вынул из кармана шелковый носовой платок и положил его перед Марией.
– Юрист Л'Арис тоже показывал этот кусок ткани с очень четким кровавым следом ладони, где не хватало указательного пальца. Он действительно взял его в вашем вагончике?
– Да, конечно, – подтвердила Мария.
– Ложь, – гордо бросил Брюсин, набрасывая платок ей на плечо. – Ложь, ложь, ложь. – Он вынул из-за спины, где держал его в руке, мятый льняной обрывок, который представил суду Л'Арис. – Вот ткань, о которой вы говорили, милая. – Помахивая уликой, Брюсин спросил:
– Насколько вы слепы, дорогая Мария?
– Я могу слышать, что вы весите примерно двадцать стоунов. Я слышу, как вы почесываете выбритый подбородок.
– Насколько вы слепы? – повторил вопрос Брюсин.
– Совершенно! – ответила Мария.
– Понятно, – ответил Брюсин, отступая назад. – Значит, вы никогда не видели ни отпечатков пальцев на постели и стенах, ни потоков крови на потолке? Значит, вы не видели следа ботинка на полу? Не видели вы и лица человека, который оказался в вашей комнате?
– Конечно, нет! – бросила Мария. – Но я пометила его ножом…
– Поправьте меня, если я ошибусь, – сердито перебил ее Брюсин. – Прошлой ночью вы сказали Совету, что у предполагаемого убийцы нет указательного пальца на левой руке, тогда как у Доминика не хватает пальца на правой.
– А как насчет царапины на спине?
– Прекратите! – прорычал Брюсин. – Жандармы сказали, что вы не упоминали о шраме до тех пор, пока Доминика не схватили, они говорят, что вы вообще ничего не говорили до тех пор, пока подозреваемый не оказался у вас в руках. Неудивительно, что он так хорошо соответствует описанию!
Вы просто подогнали улики под моего подзащитного! Мария скрипнула зубами:
– А как же кровавый отпечаток на моей простыне?
– Если это правда, – язвительно бросил Брюсин, – то жандармы могут отыскать любые отпечатки на простынях женщины вроде вас.
Это заявление исторгло презрительно-сладострастный смешок из колышущейся толпы, смех, который эхом пробежал по каменным коридорам здания Совета. Брюсин снял платок с плеча слепой и произнес торжественно:
– Вопросов больше нет. Вы исключаетесь.
Мария сжала губы:
– Надейтесь, что он не захочет убить кого-нибудь из тех, кого вы любите.
Оттолкнув его протянутую для помощи руку, она ощупью спустилась с помоста и направилась к своей скамье.
Брюсин отступил, брезгливо вытирая руку, до которой дотронулась слепая, а потом, сложив платок, убрал его в карман серого камзола.
Под мрачными сводами раздался женский голос:
– Л'Арис, приведите своего второго свидетеля.
Юрист встал и поклонился, лицо его было немного бледным в ярком свете фонарей и факелов.
– Я вызываю мсье Моркасла.
Он сделал волшебнику знак выйти на трибуну, и тот, поднявшись с места, направился к помосту. Моркасл чувствовал себя странно беззащитным без черного плаща, который так перепачкался и смялся за ночь, что его пришлось оставить в камере. Добравшись до трибуны, он встал перед залом и положил руки на камень справедливости, который вдруг превратился в ярко-зеленый. В зале раздался шепот.
