Звук был ритмичным, скучным и четким, как биение сердца. Но на каждый удар, каждое слово Кукольника уроды отвечали градом камней, которые они так предусмотрительно сложили на стенах.
Гро – об… Гро-об… Гро-об…
Кукольник был неутомим, как и артисты. Он все время призывал уродов выдать Марию горожанам. После того как предложение прозвучало в десятый раз, слепая покинула круг арены и ушла в конюшню. Там стоял густой запах пота, мочи, крови и страха. Уцелевшие овцы блеяли и метались в отведенном им загоне, а артисты сидели или стояли, прислонившись к каменным стенам. Мария пробилась к раненным и ослабевшим, которые стонали в углу помещения.
– Где оракул?
– спросила она поднявшегося ей навстречу урода. Забинтованный старик ответил:
– Он в самом конце конюшни. Теперь с ним осталась только одна жена.
Мария кивнула и, с благодарностью отказавшись опереться на руку старика, поковыляла в угол конюшни. Стоны раненых и жалобы стариков умолкали, когда Мария проходила мимо. Она уже привыкла к такому отношению со стороны товарищей, слепая жонглерша стала предводителем отверженных, она поддерживала их, когда тех оставляла надежда, и подбадривала, когда они одерживали победы.
Наконец слепая добралась до места, где сидел оракул. Ей не пришлось переспрашивать, где он, потому что его угол отделял бархатный занавес. Отведя покрывало, последнее свидетельство былого богатства и мощи, Мария услышала, как зазвенели маленькие колокольчики, возвещая о ее приходе.
– Назад! Прочь! – раздался резкий женский голос. – Уходи отсюда!
– Не могу, – сухо возразила Мария, входя в импровизированные покои. – Вашему слепому вожаку необходимо зрение твоего мужа.
– Ой, прости, благородный командир, – мелодично отозвалась женщина. Это была Сатина. Она подбежала к Марии и опустилась перед ней на колени. – Я думала, что за занавес пробралась коза.
Сатина, вставая с пола, сделала Марии знак приблизиться к оракулу. Он по-прежнему сидел в деревянном ящике-кресле, как в тот день, когда Мария, Гермос и Моркасл приходили к нему в поисках убийцы. Прорезь, через которую можно было видеть его лицо, показывала лишь то, что черты его за последние дни поразило еще большее безумие. Глаза из черных кругов отрешенно следили за полетом мухи.
– Я не могу сражаться вместе с вами, – извиняющимся тоном сказала Сатина. – Теперь я единственная его жена. Если я умру…
– Мне нужен провидец, а не солдат, – ответила Мария. Она подошла к креслу оракула, опустилась на одно колено и подняла слепое лицо к восточному безумцу. Теперь ее уверенный голос превратился в слабый шепот:
– Мне нужно ваше слово, сэр.
Положив ей руки на плечи, Сатина заставила ее встать.
– Поднимись, мой генерал. Ты не должна опускаться на колени в этой грязи.
Мария повернулась к этой очаровательной женщине. Глаза слепой наполнили слезы. Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки, и черты лица окаменели.
– Если он настоящий оракул, а не дешевый артист или безумец, то я поцелую ему ноги, если услышу хотя бы слово. – Она снова понизила голос до шепота и схватилась за кинжал на поясе. – Я не уверена – что мне теперь делать. Раньше часто случалось, что слова приходили сами, стоило мне только открыть рот, но теперь… В голове у меня одна пустота. Она звучит…, она звучит, как смерть.
Сатина положила нежную руку на высохшую кисть оракула.
– Прости нас, великая Мария, но оракул не произнес ни одного пророчества с того дня, когда началась война, с той ночи, когда сожгли дом Кукольника.
Лицо Марии помрачнело.
– Он отчаялся? Ты это имеешь в виду?
– Нет, – ответила Сатина с неожиданным гневом. – Война покрыла его ум туманом, затемнила его видение.
Мария подошла ближе и коснулась костлявого колена старика.
– Попроси его пробиться сквозь туман, открыть, что за ложь там спрятана! Я должна знать, что делать!
Но до того, как Сатина успела попросить Марию убрать руку с колена оракула, старик начал конвульсивно содрогаться. Спина его изогнулась, голова стала биться в ящике, а лицо исказила гримаса боли. И он исторг из себя несколько фраз, странных, безумных, лишенных смысла.
С холодной окончательностью Сатина ответила:
– Он не может пробиться сквозь туман.
– Почему? – удивилась Мария.
– Потому что туман – это смерть, – веско ответила Сатина. – Он спустился на землю, когда началась война, и до сих пор не поднялся.
– Смерть? – спросила Мария, и кровь отхлынула от ее усталого лица. – Чья смерть? Его?
Оракул снова содрогнулся, и слюна, слетевшая с его губ, попала Марии в лицо. Та отшатнулась и отерла щеку. Ноги провидца бились в ящиках, а кресло заходило ходуном. Сатина внимательно прислушивалась к его бессвязному бормотанию, а когда спазмы стихли, произнесла:
– Оракул говорит о своей смерти, о моей, твоей и сотен уродов, которые собрались здесь. Когда
