если я больше не выйду, мой ангел — а может, черт отправит мой дневничок в Лэнгли, что в штате Виргиния. Стены пропахли джином, свет пролился потоком, ветры его сотрясали… БЫЛО — пятьсот адресатов по пятистам аптекам. Были блики да блоки. Было — пятьсот блокнотов… В черном. Готов. Глуп. И огонек — у губ. Город — в огне… Страх потечет реками. Кто там стоит у рекламы, думает обо мне? Долго. Мучительно долго. В комнатах дальних-дальних? люди меня воспомнят. Воспой мне о жарком дыханье смерти в звонках телефона, о телефонной сумятице, о проводной смуте… Видишь, как просто? Там — одинокий кабак на перекрестке. Там, чередою столетий, в мужском туалете хрипит запоротый рок, и в руки — из рук в круг ползет вороненая пушка, и каждая пуля-пешка носит мое имя. Ты говорил с ними? Их накололи. Им не сыскать мое имя в чреде некрологов. В их головах — муть, им не найти мою мать, она скончалась. Стены от крика качались. Кто собирал пробы, точно с чешуйчатых гадов, с моих петляющих взглядов, со снов моих перекосных, со слез моих перекрестных? Свет невозможно убрать… А среди них — мой брат. Может, я говорил? Что-то не помню… Брат мой все просит заполнить бумаги его жены. Она — издалека, начало ее дороги где-то в России… Вы еще живы? Вас ни о чем не просили! Слушай меня, это важно, прошу, услышь… Ливень падает свыше, с высоких крыш. Капли — колючее крошево, серое кружево. Черные вороны сжали ручки зонтов черных. Болтают… слушай, о чем они? Пялятся на часы. В воде дороги чисты. Долго лило — острые струи мелькали. Когда завершится ливень, останутся лишь глаза как монетки мелкие. Останется ложь.
