— Ох, напряги мозги. Она винит меня так же как тебя в смерти Шеннон. Она сказала, что, если бы я не гнал лошадей впереди паровоза и не отослал Шен, она все еще была бы жива и жила с Генри на твоей ферме по соседству вместо того, чтобы лежать остывшей в ящике под землей. Она говорит, что у нее был бы внук. Она назвала меня самоуверенным дураком, и она права.
Я потянулся к нему моей оставшейся рукой. Он резко оттолкнул ее.
— Не трогай меня, Уилф. Один раз предупреждаю.
Я убрал руку.
— Одно, я знаю точно, — сказал он. — Если я соглашусь на предложенную тобой цену, соблазнительную, как эта, то пожалею об этом. Поскольку та земля проклята. Возможно, мы не во всем сходимся во мнении, но держу пари, что в этом мы согласны. Если хочешь продать ее, продай ее банку. Ты вернешь свой ипотечный вексель, и заодно немного наличных.
— Они сразу же продадут ее «Фаррингтон»!
— Дело дрянь, — были его последние слова, когда он захлопнул дверь перед моим лицом.
В последний день года, я поехал в Хеминфорд Хоум и встретился с мистером Штоппенхаузером в банке. Я сказал ему, что решил, что больше не могу жить на ферме. Я сказал ему, что хотел бы продать участок земли Арлетт банку и использовать средства от продажи, чтобы покрыть ипотеку. Как Харлан Коттери, он ответил отказом. Минуту или две я просто сидел в кресле перед письменным столом, не в состоянии поверить в то, что услышал.
— Почему нет? Это хорошая земля!
Он сказал мне, что работал на банк, а банк не агентство по недвижимости. Он обращался ко мне как к мистеру Джеймсу. Мои дни как, Уилфа в этом офисе прошли.
— Это просто… — Смешно, было слово, которое пришло на ум, но я не хотел рисковать, оскорбляя его, если был хоть шанс что, он мог передумать. Как только я принял решение продать землю (и корову, я также должен буду найти покупателя для Ахелои, возможно незнакомцу с сумкой волшебных бобов, для торговли), идея завладела мной с силой навязчивой одержимости. Так что, я сохранял свой голос тихими и говорил спокойно.
— Это не совсем верно, мистер Штоппенхаузер. Банк прошлым летом купил участок в Райдаут, когда он выставлялся на аукцион. Третьесортный, кстати.
— Это разные ситуации. Мы держим ипотеку на ваши исходные восемьдесят акров, и мы довольны этим. Что вы сделаете с той сотней акров пастбища, не представляет никакого интереса для нас.
— С кем вы встречались? — Спросил я, затем понял, что не имело смысла спрашивать. — Это был Лестер, так ведь? Мальчик на побегушках из финансово-юридического отдела «Фаррингтон».
— Понятия не имею, о чем вы говорите, — сказал Штоппенхаузер, но я видел вспышку в его глазах. — Я думаю ваше горе и ваша… травма… временно повредила вашу способность ясно мыслить.
— Да нет, — сказал я, и начал смеяться. Это был опасно неуравновешенный звук, даже для моих собственных ушей. — Я никогда не думал более ясно в жизни, сэр. Он пришел к вам — он или другой, я уверен, что финансово-юридический отдел «Фаррингтон» может позволить себе нанять всех мошенников, которых захочет — и вы заключили сделку. Вы с-с-сговорились!
— Я смеялся сильнее, чем когда-либо.
— Мистер Джеймс, боюсь, что я должен попросить, вас уйти.
— Может вы спланировали все это заранее, — сказал я. — Возможно именно поэтому вы так стремились уговорить меня сначала на проклятую ипотеку. Или может когда Лестер услышал о моем сыне, он увидел прекрасную возможность использовать в своих интересах мою неудачу и побежал к вам. Возможно, он сидел прямо на этом стуле и сказал, «Это будет выгодно для нас обоих, Штоппи — вы получите ферму, мой клиент получит землю у ручья, а Уилф Джеймс может катиться к черту». Разве, не так все было?
Он нажал кнопку на своем столе, и дверь открылась. Это был небольшой банк, слишком маленький, чтобы нанять охранника, но появившийся в дверном проеме кассир, был крепким парнем. Один из семьи Рорбахер, судя по его виду; я ходил в школу с его отцом, а Генри ходил бы с его младшей сестрой, Мэнди.
— Какие-то проблемы, мистер Штоппенхаузер? — спросил он.
— Нет, если мистер Джеймс уйдет сейчас, — сказал он. — Не проводишь его к выходу, Кевин?
Кевин вошел, и когда я медленно начал подниматься, он сжал руку чуть выше моего левого локтя. Он был одет как банкир, вплоть до подтяжек и галстука-бабочки, но это была рука фермера, жесткая и мозолистая. Моя все еще заживающая культя тревожно запульсировала.
— Пойдемте, сэр, — сказал он.
— Не дергай меня, — сказал я. — Это причиняет боль, в том месте, где раньше была моя рука.
— Тогда пойдемте.
— Я ходил в школу с твоим отцом. Он сидел рядом со мной и постоянно списывал у меня в течение недели весеннего тестирования.
Он вытащил меня из кресла, где некогда ко мне обращались как Уилф. Старый добрый Уилф, который был бы дураком, чтобы не взять ипотеку. Кресло почти упало.
— С Новым годом, мистер Джеймс, — сказал Штоппенхаузер.
— И тебя, лживый мудак, — ответил я. Вид шокированного выражение на его лице, возможно, было последней хорошей вещью произошедшей со мной в моей жизни. Я сидел здесь в течение пяти минут, пережевывая кончик моей ручки и пытаясь вспомнить о чем-то еще с тех пор — хорошую книгу, хорошую еду, приятный день в парке — и не смог.
Кевин Рорбахер сопровождал меня через вестибюль. Я полагаю, что это правильный глагол; он не совсем тащил. Пол был мраморным, и наша поступь отдавалась эхом. Стены были обиты темным дубом. У высоких окошек кассиров две женщины обслуживали небольшую группу последних клиентов этого года. Одна из кассирш была молода, а другая стара, но их удивленное выражение глаз было идентичным. Все же это был не страх, а почти жгучее любопытство, которое охватило и мои собственные глаза; они были прикованы к нечто совершенно иному. Рейка из витиеватого дуба в три дюйма шириной проходила над окошками кассиров, и вдоль нее деловито неслась…
— Осторожно, крыса! — Закричал я, и указал пальцем.
Молодая кассирша вскрикнула, посмотрела вверх, затем обменялась взглядом со старшей коллегой. Не было никакой крысы, только мимолетная тень потолочного вентилятора. И теперь все смотрели на меня.
— Смотрите сколько влезет! — Сказал я им. — Смотрите пока не наглядитесь! Смотрите, пока ваши чертовы глаза не выпадут!
Потом я оказался на улице, и выдыхал клубы морозного зимнего воздуха, который был похож на сигаретный дым.
— Не возвращайтесь, пока у вас не появится деловое предложение, — сказал Кевин. — И пока не научитесь вежливо общаться.
— Твой отец был самым мерзким жуликом, с которым я когда-либо ходил в школу, — сказал я ему. Я хотел, чтобы он ударил меня, но он просто вернулся внутрь и оставил меня в одного на тротуаре, стоящем перед моим покосившимся старым грузовиком. И именно так Уилфред Леланд Джеймс провел свое посещение города в последний день 1922 года.
Когда я вернулся домой, Ахелои уже не было в доме. Она была во дворе, лежа на боку и выдыхая свои собственные облака белого пара. Я видел небольшие следы на снегу, где она прыгнула с веранды, и большой след, где она неудачно приземлилась и сломала обе передних ноги. Кажется, даже невинная корова не могла выжить рядом со мной.
Я вошел в прихожую, чтобы взять ружье, затем в дом, желая увидеть — если смогу — что напугало ее настолько сильно, что она покинула свое новое жилье на полном скаку. Конечно же, это были крысы. Три из них сидели на драгоценном буфете Арлетт, глядя на меня своими черными и торжественными глазами.
— Возвращайтесь и скажите ей оставить меня в покое, — сказал я им. — Скажите ей, что она достаточно нанесла вреда. Бога ради скажите ей отстать от меня.
Они просто сидели, глядя на меня с хвостами, обвитыми вокруг их пухлых черно- серых тел. Поэтому, я поднял ружье и выстрелил в ту, что посередине. Пуля разорвала ее на части и забрызгала ее остатками
