— Крепись, Уилф, — сказал он. — Ты справишься с этим.
Как будто он знал, о чем говорил.
Он заглянул в шкаф с декоративной керамической глиняной кружкой пива на нем, нашел мою, к сожалению, почти пустую бутылку виски, вылил последний глоток в глиняную кружку, и вручил ее мне.
— Доктор не одобрил бы, — сказал он, — но его здесь нет, а тебе потребуется это.
Влюбленные Бандиты были обнаружены в их последнем убежище, Шеннон, умерла от пули продавца, Генри от пули, которую он пустил в свой мозг. Тела были доставлены в морг Элко, до получений инструкций. Харлан Коттери позаботился о своей дочери, но пальцем не пошевельнул ради моего сына. Конечно, нет. Я сделал это сам. Генри прибыл в Хемингфорд поездом восемнадцатого декабря, и я был на вокзале, наряду с темнокожим работником из похоронного бюро Братьев Кэстингс. Меня многократно фотографировали. Мне задавали вопросы, на которые я даже не пытался отвечать. Заголовки и в «Уорлд-Геральд» и в намного более скромной «Хемингфорд Уикли» пестрили фразой «СКОРБЯЩИЙ ОТЕЦ».
Если бы репортеры увидели меня в похоронном бюро, например, когда дешевая сосновая коробка была открыта, то они увидели бы настоящее горе; они, могли бы использовать фразу, «РЫДАЮЩИЙ ОТЕЦ». Пуля, которую мой сын пустил в висок, пока сидел с головой Шеннона на коленях, расплющилась, когда пересекала его мозг и вырвала большой кусок его черепа с левой стороны. Но это было не худшим. У него не было глаз. Его нижняя губа сгрызана настолько, что зубы выступали в мрачной усмешке. Все, что осталось от его носа, было красным огрызком. Прежде, чем полицейский или заместитель шерифа обнаружили тела, крысы устроили веселый пир из моего сына и его возлюбленной.
— Приведите его в порядок, — сказал я Герберту Кэстингсу, когда снова смог внятно говорить.
— Мистер Джеймс… сэр… повреждения…
— Я вижу, каковы повреждения. Приведите его в порядок. И вытащите его из этой мерзкой коробки. Положите его в самый лучший гроб, который у вас есть. Мне все равно, сколько это стоит. У меня есть деньги. — Я нагнулся и поцеловал его растерзанную щеку. Ни один отец не должен целовать сына в последний раз, но если какой-либо отец и заслуживал такой судьбы, это был я.
Шеннон и Генри похоронили в Методистской церкви Славы Божьей в Хемингфорд, Шеннон двадцать второго числа, а Генри в рождественский сочельник. Церковь была полна для Шеннон, и плач был настолько громкий, что почти сносил крышу. Я знаю, потому что я был там, по крайней мере, некоторое время. Я незаметно стоял у стены, затем тайком ушел на половине хвалебной речи преподобного Тереби. Преподобный Тереби также председательствовал на похоронах Генри, но вряд ли стоит говорить вам, что публики было намного меньше. Видно было только Тереби, но он был не один. Арлетт также присутствовала там, сидела рядом со мной, невидимая и улыбающаяся. Нашептывая в мое ухо.
Ты доволен тем, как все обернулось, Уилф? Это стоило того?
Прибавив к стоимости похорон, расходы на погребение, затраты на морг, и стоимость доставки тела домой, избавление от мощей моего сына обошлось более чем в три сотни баксов. Я заплатил из ипотечных денег. Что еще мне оставалось? Когда похороны окончились, я вернулся в пустой дом. Но сначала я купил новую бутылку виски.
1922 год приберег еще один фокус в своей суме. На следующий день после Рождества, огромная снежная буря с ревом появилась со Скалистых гор, сбивая нас с ног ураганным ветром и снегом. Когда тьма опустилась, снег превратился вначале в мокрый снег, а затем в проливной дождь. Около полуночи, когда я сидел в затемненной комнате, глуша резкую боль в моей культе небольшими глотками виски, скрежущий, раскалывающийся звук донесся из дальнего конца дома. Это была крыша, обвалившаяся в той части дома, на починку которой я потратил ипотечные деньги, по крайней мере, частично. Я поднял тост стаканом, затем сделал очередной глоток. Когда холодный ветер начал задувать вокруг моих плеч, я взял пальто с вешалки в прихожей, надел его, затем снова сел и выпил еще немного виски. В какой-то момент я задремал. Около трех часов еще один скрежущий звук разбудил меня. На этот раз это была передняя половина коровника, которая рухнула. Ахелоя вновь выжила, и следующей ночью я взял ее к себе в дом. Почему? Спросите вы меня, и мой ответ будет, почему нет? Просто, какого черта нет? Мы были оставшимися в живых. Мы были выжившими.
Рождественским утром (который я провел потягивая виски в холодной гостиной, с моей выжившей коровой за компанию), я посчитал то, что осталось от ипотечных денег, и понял, что этого не достаточно для покрытия ущерба, нанесенного бурей. Я не очень заботился, потому что потерял вкус к сельской жизни, но мысль о компании «Фаррингтон», строящей свинобойню и загрязняющую реку по-прежнему заставляла меня скрипеть зубами от злости. Особенно после высокой цены, которую я заплатил, чтобы не допустить попадание тех трижды проклятых ста акров в руки компании.
Внезапно меня осенило, что с официально мертвой Арлетт вместо без вести пропавшей, те акры были моими. Таким образом, два дня спустя я проглотил свою гордость и пошел к Харлану Коттери.
Мужчина, который ответил на мой стук, жил лучше, чем я, но потрясения того года все равно сказались. Он похудел, потерял волосы, и его рубашка сморщилась — хотя не столь сильно, как его лицо, и рубашку можно все же погладить. Он выглядел лет на шестьдесят пять вместо сорока пяти.
— Не бей меня, — сказал я, когда увидел, что он сжал кулаки. — Выслушай меня.
— Я не бью калек с одной рукой, — сказал он, — но лучше тебе оставить ее короткой. И мы будем говорить здесь на веранде, потому что ты больше никогда не переступишь порог моего дома.
— Хорошо, — сказал я. Я похудел — сильно — и дрожал, но холодный воздух хорошо влиял на мою культю, и на невидимую руку, которая казалось, все еще существовала под ней. — Я хочу продать тебе сто акров хорошей земли, Харл. Сотню, которую Арлетт была столь настроена продать компании «Фаррингтон».
Он улыбнулся на это, и его глаза заискрились в своих новых глубоких впадинах.
— Переживаешь сложные времена, не так ли? Половина твоего дома и половина коровника обрушились. Херми Гордон говорит, что ты там живешь с коровой. — Херми Гордон был сельским почтальоном, и известным сплетником.
Я назвал цену настолько низкую, что рот Харла открылся, а брови взлетели. Именно тогда, я заметил запах, доносящийся из опрятного и хорошо обставленного сельского дома Коттери, который казался абсолютно чуждым этому месту: подгоревшая еда. Готовила, очевидно, не Салли Коттери. Когда-то меня должно быть интересовали подобные вещи, но то время прошло. Все, о чем я заботился тогда, это избавление от ста акров. Казалось правильным, продать им дешево, так как они уже заплатили мне слишком дорого.
— Это цент за доллар, — сказал он. Потом добавил, с очевидным удовлетворением, — Арлетт перевернулась бы в могиле.
Она сделала больше, чем просто перевернулась в ней, подумал я.
— Чему ты улыбаешься, Уилф?
— Ничему. За исключением одной вещи, я не забочусь больше о той земле. Единственное, о чем я действительно забочусь, это держать проклятую свинобойню «Фаррингтон» подальше от нее.
— Даже если ты потеряешь свое собственное хозяйство? — Он кивнул, словно я задал вопрос. — Я знаю об ипотеке, которую ты получил. В небольшом городке нет тайн.
— Даже если так, — согласился я. — Прими предложение, Харл. Ты будешь сумасшедшим, если откажешься. Тот ручей они заполнят кровью, волосами и кишками свиней — это также и твой ручей.
— Нет, — сказал он.
Я уставился на него, слишком удивленный, чтобы сказать что-либо. Но он вновь кивнул, словно я задал вопрос.
— Думаешь, ты знаешь, что сделал мне, но ты не знаешь всего. Салли ушла от меня. Она переехала к родственникам в Мак-Кук. Сказала, что может вернуться, сказала, что все обдумает, но я не думаю, что она сделает это. Так, что теперь, мы в одинаковом положении, не так ли? Мы двое мужчин, которые начали год с женами, а заканчивают его без них. Мы двое мужчин, которые начали год с живыми детьми, а заканчиваем с мертвыми. Единственное различие я вижу в том, что я не потерял половину своего дома и большую часть коровника в бурю. — Он задумался. — И у меня все еще две руки. Это еще что-то значит, полагаю. Когда дело доходит до вытаскивание моего члена — я же должен порой чувствовать потребность — у меня будет выбор какую использовать.
— Что… почему она…
