все это мало ее интересовало; собственный вид, был последним, о чем она думала. Она всматривалась в отражение за плечом, за открытую дверь ванной в их спальню. Кроме того она была не их; это была Темная Спальня. Она видела его тапки, только они были не его. Они были слишком большими, чтобы быть Боба, почти гигантские тапки. Они принадлежали Темному Мужу. А двуспальная не застеленная кровать с измятой простыней? Это была Темная Кровать. Она перевела свой пристальный взгляд обратно к женщине с безумной прической и налитыми кровью, испуганными глазами: Темная Жена, во всем своем сбивающем с толку великолепии. Ее звали Дарси, но ее фамилией была не Андерсон. Темная Жена была миссис Брайан Дэлахенти.
Дарси наклонилась вперед, пока ее нос не коснулся зеркала. Она задержала дыхание и сложила чашечкой руки вокруг лица, как делала, когда была девочкой, одетой в испачканной травой шорты и приспущенные белые носки. Она смотрела, пока больше не могла сдержать свое дыхание, затем резко выдохнула, окутав туманной дымкой зеркало. Она вытерла его начисто полотенцем, а затем спустилась вниз, чтобы встретить свой первый день в качестве жены монстра.
Он оставил для нее записку под сахарницей.
Он нарисовал небольшое сердечко вокруг своего имени, как не делал уже годами. Она почувствовала прилив любви к нему, столь же густой и приторный как аромат умирающих цветов. Она хотела вопить, как какая-нибудь женщина из историй Ветхого Завета, и задушила звук салфеткой. Холодильник ожил и начал свой бессердечный шум. В раковине капала вода, издавая на долю секунды звонкий звук об фарфор. Ее язык был кислой губкой, заполнявшей рот. Она чувствовала время — все время, что она была его женой в этом доме — смыкающееся вокруг нее как смирительная рубашка. Или гроб. Это был мир, в который она верила в детстве. Он был здесь все время. Ожидая ее.
Холодильник трещал, вода капала в раковине, и болезненные секунды прошли. Это было Темной Жизнью, где вся правда была написана наоборот.
12
Ее муж тренировал Малую лигу (вместе с Винни Эшлером, этим мастером польских шуток и большим любителем мужских объятий) в то время, когда Донни играл защитником за команду «Кавендиш Хадвэа», и Дарси все еще помнила, что Боб сказал мальчикам — многие из которых плакали — после того, как проиграли заключительную игру районного турнира. Это было в 1997 году, вероятно, всего за месяц или около того, прежде чем Боб убил Стейси Мур и засунул ее в ведерко с кукурузой. Речь, которую он произнес той поникшей кучке, всхлипывающих мальчишек, была краткой, толковой, и (она думала так тогда и сейчас, спустя тринадцать лет), невероятно доброй.
Как и у нее, после ее злополучного похода в гараж за батарейками. Когда Боб пришел с работы домой после своего первого долгого дня (она не могла смириться с пугающей мыслью, что ее знание должно быть написано у нее на лице заглавными буквами), он сказал:
— Милая, насчет прошлой ночи…
— Вчера вечером ничего не произошло. Ты пришел домой рано, вот и все.
Он склонил голову тем ребяческим способом, и когда поднял ее снова, его лицо светилось большой и благодарной улыбкой.
— Вот и прекрасно, — сказал он. — Тема закрыта?
— Закрыта.
Он раскрыл свои объятия.
— Поцелуй меня, красавица.
Она поцеловала, задаваясь вопросом, целовал ли он
Он отстранил ее от себя, положив руки на ее плечи.
— Все еще друзья?
— Все еще друзья.
— Уверенна?
— Да. Я ничего не готовила, и не хочу выходить. Почему бы тебе не переодеться и не сходить нам за пиццей.
— Хорошо.
— И не забудь захватить свой «Прилосек».
Он широко улыбнулся ей.
— Конечно.
Она наблюдала, как он поднимался в припрыжку вверх по лестнице, думая сказать
Но нет.
Нет.
Пусть он сам испытает все что, хотел.
13
Солнце взошло на следующий день. И на следующий. Неделя прошла, затем вторая, затем месяц. Они возобновляли свои старые отношения, маленькие привычки за долгий брак. Она чистила зубы, пока он был в душе (обычно напевая какой-нибудь хит восьмидесятых, голосом, который был высок, но не особо мелодичен), хотя больше она не делала этого голой, то есть не заходила в душ, пока он не освобождал его; теперь она мылась только после того, как он уезжал в «Бэнсон, Бэкон и Андерсон». Если он заметил это небольшое изменение в ее привычках, он не упоминал этого. Она возобновила свой книжный клуб, рассказывая другим леди и двум джентльменам на пенсии, которые принимали участие, что ей нездоровилось, и она не хотела передавать вирус наряду со своим мнением о новой работе Барбары Кингсольвер, и все вежливо смеялись. Спустя неделю после этого, она возобновила кружок вязания, «Вязание крючком». Порой она ловила себя на том, что подпевала радио, возвращаясь из почтового отделения или продуктового магазина. По вечерам они с Бобом смотрели телевизор, только комедии, никаких криминальных шоу. Теперь он рано приходил домой; после Монтпилиера больше не было поездок. Он установил что-то под названием «Скайп» на свой компьютер, говоря, что так гораздо проще смотреть на коллекции монет и экономить на топливе. Он не сказал, что также будет этим экономить на искушении, но ему и не надо было говорить. Она следила за газетами, чтобы заметить, обнаружилось ли удостоверение личности Марджори Дюваль, понимая, если бы он наврал насчет этого, то наврал насчет всего. Но об этом ничего не было. Раз в неделю они ходили на ужин в один из двух недорогих ресторанов Ярмута. Он заказывал стейк, а она рыбу. Он пил чай со льдом, а она пила клюквенный морс. Старые привычки умирали с трудом. Часто, она думала, что они умрут только вмести с ними.
Теперь она редко включала днем телевизор, когда он уходил. Легче было слушать холодильник с его
