разбухшие от крови молодого правителя пиявки, не отпускавшие Гарольда ни на шаг с момента смерти отца. Великие знатоки политики и государственных дел. Прожужжавшие ему все уши советами, просьбами и доносами друг на друга. Три старых дурака, оказавшиеся сейчас в ловушке.
– … погибнут! – Фринге тянет руку к сюзерену, чуть ли не пытается ухватить за плащ.
Фон Цутх придерживает коня. Прикрывавшая с боков свита начинает уходить вперед. Раздражаясь, герцог кричит рыцарю:
– С ними была охрана! Чего ты хочешь от меня?
В голове Гарольда мелькает мысль, что сейчас самое время избавиться от старых пиявок. Разом, чужими руками. Просто забыв о них. Если бы только кто-нибудь знал, как они надоели ему за восемь лет! Но Рина… Она никогда не простит своему избраннику гибели отца. А он так любит ее – девушку с детства росшую на рыцарских романах и балладах труверов. Романтическое, наивное существо, красавица и глупышка. Единственный близкий человек, который у него есть – это Рина, дочь старого болвана канцлера. И любит ее Гарольд так же сильно, как ненавидит собственную жену. Пучеглазую, манерную, ревнивую дуру, вечно брюхатую, но так и не родившую наследника из-за постоянных выкидышей.
– Охрана сдерживает толпу, – торопливо рассказывает Фринге. – Но лошади в упряжках убиты, архиепископ получил удар камнем и не может идти…
Перебарывая искушение и страх, герцог хочет натянуть поводья, остановить лошадь. Отдать приказ возвращаться. Но в голове проносится 'Да какого дьявола я должен рисковать жизнью, судьбой Империи из-за этих старых дураков? Если они нужны Господу – пусть забирает! А Рина…'.
Заметив, что он приотстал, несколько человек из свиты оборачиваются. Во взглядах страх и недоумение.
– Нельзя задерживаться! – кричит граф Анша. – Вы погубите себя, ваша светлость!
Но прежде чем Гарольд успевает ответить, неожиданно возвращается Ленберг. На этот раз забрало его шлема поднято, лицо искажено от злобы. Брызгая слюной, он орет, что дальше не пройти.
– Эта сволочь, – надсаживается барон, – опрокинула поперек улицы телеги, бочки со смолой и маслом. И подожгла! Нужно искать другой путь!
– Капитан, – следом к свите подлетает один из телохранителей, – они перебили ноги уже четырем лошадям! Еще немного – и все наши окажутся на земле.
Отстранено, задумчиво герцог смотрит на мостовую. Лошадь под ним нервно переступает длинными, тонкими ногами. Барон переводит взгляд на лицо Фринге:
– Дьявол меня побери! Канцлер! Что там, он жив?
Фринге кивает:
– Да. Пикинеры не дают толпе подойти. Если конные ударят сзади…
– Капитан, – перебивает герцог, – собирайте ваших людей. Мы возвращаемся, чтобы спасти канцлера и остальных. Немедленно!
Окно разбито, и по комнате гуляет ветерок. Тянет гарью: в конце улицы горит дом. У одной из стен стоит широкая двуспальная кровать. Высокие резные столбики поддерживают над ней балдахин из зеленого шелка. Внезапно, ощутив как он устал, герцог скидывает плащ и, подойдя, буквально падает ничком – в мягкие, пышные перины. Зарывается лицом в украшенные кружевами подушки.
Конечно, супружескому ложу старшины лонвардской общины далеко до кровати в спальне замка фон Цутхов, но лежать – хорошо. Гарольд даже закрывает глаза. Если бы не пугающий запах дыма, доносящиеся снаружи крики. И возбужденные голоса свитских – голоса людей, только что избежавших смертельной опасности. Следом за герцогом они вваливаются в спальню, но меньше всего его светлости сейчас хочется их общества.
Гарольд поворачивает голову. Видит, как в дверь, раздвигая стоящих на пути, лязгая железом доспехов, входит Ленберг. Требует от забившегося в уголок хозяина дома вина. Тот, пожилой и толстый, испуганный человечек, поспешно уходит.
Герцог подзывает к себе капитана. Громко говорит:
– Скажи всем, чтобы оставили нас одних.
На лице тестя, устроившегося по соседству в кресле, оскорбленная мина. Ведь он только что собирался обсудить с мужем дочери сложившееся положение. А вот и канцлер, пыхтя от подъема по лестнице, появляется на пороге. Но капитану плевать, и он рявкает:
– Слышали?! Уходите, его светлость нуждается в отдыхе!
'Залп' барона приходится прямо в лицо графа Тешена, перед котором расступились остальные дворяне. Президент Тайного совета краснеет, словно рак в кипятке. Открывает рот:
– Вы с ума сошли…
Дрожащий от оскорбления, резкий голос старого болвана, из-за которого пришлось рисковать жизнью, просто невыносим. В голове молодого герцога как будто рушится невидимая стена. Кровь бьет в затылок. Пульсирует в висках. Неожиданно Гарольд соскакивает с кровати:
– Все вон!
Зацепившись шпорой за перину, едва не упав, он опирается на железное плечо барона. Выпрямившись, орет на собравшихся в комнате так, что не слышит самого себя. В голове мутится от гнева. Глаза застилает красный туман:
– … прикажу вышвырнуть за ворота!
Наконец, тяжело дыша, его светлость замолкает. Взгляд проясняется. Гарольд видит, что кроме него и капитана в спальне никого не осталось. Барон хмур, но спокоен. Как ни в чем не бывало, протягивает кубок с вином.
– Благодарю, – хрипло говорит герцог, жадно пьет.
Потом снова валится на постель. Припадок гнева, самый бурный из всех, что случались с ним за жизнь, лишает его сил. Тесть и канцлер не простят унижения, но плевать. Только бы выбраться из ловушки, в которой оказались…
Неожиданно перед глазами всплывает недавнее: восторг на лицах хозяина дома – мастера Гози, его семейства, их соседей. Радость, с которой они встретили появление рыцарей. Своих спасителей от погромщиков. И пришедшие на смену гримасы, когда стало понятно, что люди в доспехах, с оружием и гербами… Люди, среди которых сам будущий император, – всего лишь затравленные звери. Такого 'Восторга' и 'Разочарования' не смог бы изобразить ни один лицедей. Не удержавшись, Гарольд нервно хихикнул.
– Еще вина, ваша светлость? – тревожно спрашивает барон.
– Нет. Лучше расскажи, что там…
Нарочито спокойно, сдерживая голос, капитан коротко обрисовывает положение. Хозяйство мастера Гози – негоцианта и старшины лонвардской общины – настоящее поместье в миниатюре. Дом в три этажа, лавки, каменный склад, конюшня… Все это обнесено стеной высотой футов в двадцать. И в добрый локоть толщиной. Сейчас, днем, оставшимся в живых арбалетчикам и пикинерам вкупе с лонвардцами удается следить, чтобы никто через нее не перебрался. Впрочем, пока вроде бы не пытались. Зачем рисковать жизнью, когда рядом полно незащищенных, набитых добром домов?
– Сколько у нас людей? – интересуется герцог.
– Около двухсот. Вместе с ранеными, слугами и лонвардцами. Но те и палку в руках держат с трудом. А их чуть ли не половина.
Дергая уголком рта, фон Цутх смотрит на барона. Начинает раздраженно спрашивать:
– Ну и где помощь? Где друзья, дьявол их побери, со своими стрелками? Где эта чертова стража и городское ополчение? Где, в конце концов, мои поданные – их в Цатльском квартале около тысячи!
Вопросы риторические. Ленберг, глядя на грудь сюзерена, где вспыхивает огоньками драгоценных камней цепь, молчит. Снова чувствуя, как нарастает, подкатывает волна гнева, Гарольд выплескивает ее в бессмысленных выкриках:
– Или никто в Годштадте не знает, что на нас напали? Что?! Посланнику и остальным не пришло в голову оторвать задницы, выяснить, почему мы не вернулись? Что все это значит, будь они трижды прокляты?!
– Мятеж, – опуская глаза, говорит капитан. – Сегодня ночью чернь из Веселых кварталов
