кастрюлю с водой, чтобы помыться, и стянул с себя мокрую одежду. Вытащил пачку денег из нагрудного кармана, сосчитал: у меня оставалось чуть меньше ста шестидесяти долларов. Почему я взял наличными такую большую сумму? Потому что думал совсем о другом.
Я знал, что иметь при себе столько денег — идея не из лучших. Их следовало положить в банк, где мог бы набежать небольшой процент (гораздо меньше того, что мне предстояло выплачивать по закладной), пока я раздумывал, как наилучшим образом ими распорядиться. Но раз уж я их взял, предстояло спрятать их в безопасном месте.
Вспомнилась коробка с вульгарной красной шляпой. Там она хранила свою заначку: эти сорок долларов пролежали в коробке бог знает сколько времени, и ничего с ними не случилось. Мои деньги под лентой не уместились бы, и я подумал, что просто суну их в шляпу, где они и останутся до моей следующей поездки в город.
Я прошел в спальню — в чем мать родила — и открыл дверцу стенного шкафа. Отодвинул коробку с белой церковной шляпой Арлетт, потом потянулся ко второй. Я тогда задвинул ее подальше на полку, и мне пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до нее. Коробку охватывала эластичная лента. Я засунул под нее палец, чтобы потянуть на себя, и тут же понял, что коробка слишком тяжелая, словно вместо шляпы там теперь лежал кирпич. И еще возникло странное ощущение: казалось, руку обдало ледяной водой. А в следующее мгновение холод сменился жаром. Это была боль, такая сильная, что все мышцы руки парализовало. Я отшатнулся, закричав от изумления и боли, роняя купюры. Мой палец прилип к эластичной ленте, так что я потащил за собой всю коробку. На ней сидела большая серая крыса, которая казалась мне знакомой.
Вы можете сказать: Уилф, одна крыса ничем не отличается от другой, — и я мог бы с вами согласиться, но эту крысу я знал. Разве я не видел, как она убегала от меня с коровьим соском, который торчал из ее пасти, как окурок сигары?
Коробка для шляпы отцепилась от моей руки, и крыса свалилась на пол. Будь у меня время подумать, она бы удрала и на этот раз, но здравомыслие заблокировалось болью, удивлением и ужасом, которые, полагаю, испытал бы любой человек, глядя, как из него хлещет кровь. Напрочь забыв, что я совершенно голый, как в момент появления на свет божий, я просто опустил правую ногу на крысу. Услышал, как хрустнули кости и расплющилось ее тело. Кровь и раздавленные внутренности полезли из-под хвоста и обдали мою левую лодыжку теплом. Крыса пыталась извернуться, чтобы укусить вновь. Я видел оскаленные передние зубы, но до меня она дотянуться не могла. Не дотягивалась, пока моя нога твердо стояла на ее спине. Поэтому убирать ногу я не собирался. Наоборот, еще сильнее вдавил в пол, прижимая укушенную руку к груди и чувствуя, как теплая кровь смачивает густую поросль волос. Крыса извивалась и дергалась, словно уж. Кровь хлынула из пасти. Глаза вылезли из орбит.
Я долго давил ногой на умирающую крысу. Внутренности уже превратились в кровавую пульпу, но крыса все равно дергалась и пыталась меня укусить. Наконец затихла. Но я простоял так еще долгую минуту, желая убедиться, что она не изображает опоссума[18] (крыса, изображающая опоссума, — ха!), и лишь удостоверившись, что она мертва, захромал на кухню, оставляя кровавые следы и думая почему-то об оракуле, предупредившем Пелия[19] остерегаться мужчину в одной сандалии.
Сунув руку под ледяную воду, текущую из колонки, я услышал, как кто-то твердит:
Я помню остаток той ночи, но смутно, словно смотрю на фотографии в старом, заплесневелом альбоме. Крыса прокусила мне перепонку между большим и указательным пальцами левой руки — ужасная рана, но в определенном смысле мне повезло. Если бы она куснула палец, который я подсунул под эластичную ленту, то могла просто его отхватить. Я это понял, когда вернулся в спальню, поднял моего противника за хвост (правой рукой, левая онемела, и любое движение пальцев вызывало боль). При длине как минимум два фута, весила крыса никак не меньше шести фунтов.
Держа за хвост, я отнес ее на кухню и бросил в ведро для золы. Потом выкинул на помойку. Вышел голым под проливной дождь, но не заметил этого. Чувствовал только боль в левой руке, такую сильную, что она грозила забить все мысли.
Вернувшись в дом, снял с крючка пыльник (это удалось мне с трудом), кое-как надел его и вновь вышел во двор, на этот раз направившись в амбар. Смазал укушенную руку мазью Роули. Она уберегла от заражения Ахелою и могла точно так же спасти мою руку. Я собрался уходить, когда вдруг вспомнил, каким образом крысе удалось убежать от меня в прошлый раз. Труба! Я пошел к ней, наклонился, ожидая увидеть, что цементная пробка прогрызена насквозь или ее нет вообще, но там все было в порядке. Даже шестифунтовым крысам с огромными зубами не справиться с цементом. Само возникновение такой мысли показывает, в каком я был состоянии. На мгновение мне удалось посмотреть на себя со стороны: мужчина в расстегнутом пыльнике на голое тело, с окровавленными волосами на груди, животе и лобке, с прокушенной левой рукой, на которой поблескивал толстый слой коровьей мази, по цвету напоминавшей сопли, и с выпученными глазами. Совсем как у крысы после того, как я наступил на нее.
Но я знал, что крыса та самая. Знал это тогда и знаю теперь.
Та самая.
В спальне я опустился на колени и стал подбирать перепачканные кровью деньги. Подбирал долго, одной рукой. Один раз ударился прокушенной рукой о край кровати и взвыл от боли. Увидел свежую кровь, проступившую сквозь мазь и окрасившую ее в розовый цвет. Я положил деньги на комод, даже не прикрыв книгой или одной из декоративных тарелок Арлетт. Потом не мог вспомнить, почему так стремился спрятать их. Коробку с красной шляпой я пинком отправил в стенной шкаф и захлопнул дверцу. Она могла там оставаться до скончания веков, больше прикасаться к ней я не собирался.
Любой, кому когда-то принадлежала ферма или кто работал на ней, скажет вам, что несчастные случаи там — не редкость, а потому у фермеров все наготове. Большой моток бинта лежал в шкафчике у колонки на кухне. Арлетт всегда называла этот шкафчик «гиблое место». Я уже доставал бинт, когда заметил пар, поднимавшийся над кастрюлей с водой, которая стояла на плите. Эту кастрюлю я поставил на плиту, собираясь помыться, когда и представить не мог той чудовищной боли, от которой теперь страдал. Мне пришло в голову, что мыльная вода пойдет на пользу моей руке. Боль не стала бы сильнее, а вот погружение в воду могло очистить рану. Я ошибся и по части первого, и по части второго, но откуда я мог это знать? Даже годы спустя эта мысль представляется мне здравой. Полагаю, все обернулось бы к лучшему, если бы меня укусила обыкновенная крыса.
Взяв в правую руку черпак, я наполнил таз горячей водой (о том, чтобы наклонить кастрюлю и перелить воду, не могло быть и речи), потом добавил кусок хозяйственного мыла Арлетт. Как выяснилось, последний кусок. Мужчина, не привыкший вести домашнее хозяйство, многое упускает из виду. Бросил туда и тряпку. Потом пошел в спальню, вновь опустился на колени. Принялся оттирать кровь и кишки крысы. Все время вспоминал (естественно) о том, как отчищал кровь в этой чертовой спальне в прошлый раз. Тогда по крайней мере этот ужас со мной делил Генри. Теперь, работая в одиночку и мучаясь от боли, я страдал куда сильнее. Моя тень металась и прыгала по стене, вызывая мысли о Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго.
