Князь и на это не ответил и, казалось, был гораздо более занят своим шоколадом, чем докладом.
– Прошу не отлучаться – вы мне можете понадобиться, сударь, – сказал он, – мы не на отдых приехали сюда. Я не рекомендую вам осторожности и умения хранить тайны, потому что вы уже и так знаете, что это – первое условие службы у меня. Как в школе… Знаете, сударь? Если бы даже пекли и жарили в смоле!
Паклевский склонил голову.
В этот день в первый раз и как раз под конец разговора он имел счастье увидеть того, о котором уже столько понаслышался, еще не зная его. Нарушая строгий приказ не впускать никого в кабинет, к канцлеру вошел поздравить его с приездом молодой и красивый стольник литовский. Паклевский был поражен его наружностью и манерой держаться, в которых было столько непринужденного и в то же время царственного величия, как ни у кого больше. Лицо его освещалось прекрасной улыбкой, невольно располагавшей к себе каждого. В манерах его было что-то иностранное, но с печатью аристократизма, избалованности и княжеского изящества.
В ту минуту, когда вошедший бросился обнимать дядю, князь-канцлер сделал Теодору знак удалиться.
За закрытыми дверьми он слышал оживленные голоса; один был веселый, другой – суровый.
Прошло несколько дней в обычных занятиях, беготне и такой массе разнообразных поручений, что Паклевскому просто некогда было вздохнуть. На третий день его вызвали к канцлеру, который встретил его с нахмуренным лицом.
– Где вы были, сударь? С кем болтали? Кому открылись в данном вам поручении? Говори правду.
Теодор остолбенел.
– Ваше сиятельство! – воскликнул он. – Я могу поклясться на евангелии, что не проговорился ни перед кем. Я нигде не был.
– Этого не может быть! – крикнул канцлер. – Ты меня выдал!
– Никогда я этого не делал – это ложь! – сказал Паклевский, ударяя себя в грудь.
– Сплетня ходит по всему городу – откуда? Кто? Прелат не стал бы об этом хвалиться; я тоже; а кроме нас и тебя никто об этом не знал.
– Только одна пани старостина, в доме которой я встретился с ксендзом Млодзеевским, – отвечал Паклевский, – могла что-нибудь рассказать, но разговора нашего никто не слышал.
– Очень тебе нужно было лезть к бабам, чтобы у них встречаться с ксендзом Млодзеевским? – крикнул князь. – Разве не нашлось бы другой дороги?
Паклевский ничего не ответил, но спустя немного времени, чувствуя себя без вины обиженным, заметил:
– Хотя я высоко ценю службу у вашего сиятельства, но, если я уже утратил ваше доверие…
– Да не будь же ты… – оборвал его канцлер. – Это еще что за шутки, сударь? Вы отказываетесь от службы у меня? Вот это мне нравится… Настоящая шляхетская натура! Нос кверху! И ни слова ему не скажи!
Князь дал волю своему гневу и бушевал. Теодор стоял перед ним спокойно и молча, но чем грознее хотел казаться князь, тем сильнее закипала кровь у Теодора, и ни с того, ни с сего он твердил про себя:
– Брошу службу!
Быть может, он сознавал свою полезность при дворе канцлера, а юношеская гордость, так долго дремавшая в нем, вдруг пробудилась от резких слов не выбиравшего своих выражений князя-канцлера.
Несколько раз князь умолкал, как будто желая услышать оправдание, смиренное извинение; но Теодор сжал зубы и молчал. Это еще более выводило из себя властного вельможу, привыкшего к тому, чтобы все перед ним падало ниц.
Теодор стоял с побледневшим лицом, и когда канцлер на минуту умолк, он молча поклонился и вышел.
С горячностью, свойственно его возрасту, Паклевский, выйдя из кабинета князя, не вернулся больше в канцелярию, но отправился прямо к себе домой. Здесь он написал почтительное письмо канцлеру с выражением благодарности к нему, запечатал его и оставил на столе. После этого он вышел на улицу с твердым намерением оставить службу у канцлера.
Среди этих мыслей, идя без цели по улицам, он случайно очутился около дома на Старом Месте. Он не имел намерения упрекать старостину за ее болтовню, хоть и был уверен, что это была ее вина; но так как ему, очевидно, приходилось уехать из Варшавы, то надо же было проститься с дамами.
Был предобеденный час, но он, не смутившись этим, поднялся по лестнице. Встреченный им слуга сказал ему, что старостина и генеральша дома. Он попросил доложить о себе.
Уже у дверей он услышал голосок Лели, которая шла к нему навстречу, опередив тетку.
– А, наконец-то! Догадались-таки, сударь, что после того обеда следовало сделать нам визит! – вскричала она, подбежав к нему. – Может быть, вы опять думаете встретить у нас этого несносного Млодзеевского?
– Я пришел проститься с вами! – сказал Теодор.
– Это что еще значит? – сказала Леля, ведя его в гостиную. – Вы думаете, что с нами можно проститься и отделаться от нас? Никогда в жизни! Тетя соединена со своим спасителем узами благодарности, а я – мы же играем в колечко?
На эту легкомысленную шутку Паклевский ответил таким печальным взглядом, что и Леля сразу стала серьезнее. Старостина переодевалась для гостя и просила его подождать: таким образом, молодые люди имели возможность поговорить наедине.
– Ну, скажите серьезно, что значит это прощание? – спросила девушка. – Князь-канцлер за что-то
