на ветру.
Девушка продолжала сражаться с крючками, тихо вздыхая время от времени. Он видел ее густые черные ресницы, опущенные веки наполовину скрывали чистые зеленые озера ее глаз. В вырезе сорочки он мог видеть изящные изгибы ее шеи и плеч, мягкие округлости ее грудей. Внезапное острое желание пронзило его, захватив врасплох. Уильям тяжело сглотнул и задержал дыхание.
– Кстати, – проговорил он, стараясь отвлечься, – как это дед с бабкой называют тебя? Чалли?
– Чалаи, – прошептала она. – Это означает «звезда». Бабушка и дедушка никогда не называют меня моим шотландским именем Томасин, которое отец дал мне в честь своего отца, Томаса Армстронга из Мертон Ригг.
– Звезда, – тихо повторил Уильям. Он сразу понял, почему Тамсин получила такое имя. – Оно подходит тебе. Твои глаза…
В этот момент он почувствовал слабость, перед глазами поплыли черные круги. Все вокруг подернулось мутной дымкой. Он слегка тряхнул головой и привалился спиной и плечами к низкой деревянной стенке фургона. Тамсин нахмурилась.
– Уильям Скотт? Уилл?
Он видел ее как будто во сне. Ее зеленые, прозрачные глаза напоминали ему озерную траву, колышущуюся под слоем воды. Он никогда раньше не видел таких удивительных глаз. Вдруг все поплыло у него перед глазами.
– Уильям, – встревоженно окликнула его Тамсин.
Мужчина пошевелился, попытался ответить, но во всем теле ощущалась такая тяжесть, словно он тонул в этом озере, окруженный водяными растениями.
– Ты побледнел. Стал белым, как луна, – проговорила Тамсин.
Нона передала ей чашку, и девушка поднесла ее к губам Уильяма.
– Пей.
Он отхлебнул немного вина, подслащенного медом. Тамсин наблюдала за ним, держа руку на его плече. Спустя несколько секунд сознание его прояснилось. Девушка помогла ему снять дублет.
– Крепко зажми рану, – приказала она.
Тамсин стянула с него льняную рубашку, ухватившись за нее обеими руками. Уильям обратил внимание, что, если Тамсин и делала что-то левой рукой, она всегда держала ее сжатой в кулак. Сейчас на руках девушки не было перчаток, и мужчина заметил, что тыльная сторона ее левой руки была совсем узкой.
Тамсин отложила рубашку в сторону и опустилась на скамью рядом с Уильямом. Спиной он ощущал прохладу ночного воздуха, а груди и рукам было горячо от жаровни.
– Ты потерял много крови, – заметила Тамсин. – Приляг. – Она мягко, почти без усилия коснулась его груди, заставляя лечь. Прикосновение ее ладони обожгло его кожу; он послушно откинулся на груду подушек.
В нескольких футах от скамьи Нона пальцем помешивала содержимое маленького глиняного горшочка. Усмехнувшись, она что-то сказала внучке, потом подошла к скамье и села по другую сторону от Уильяма.
– Что она сказала? – поинтересовался он.
– Она считает тебя красивым мужчиной. Почти как цыганские мужчины, которые хорошо известны своей привлекательностью.
Нона снова что-то сказала. Тамсин ответила, а потом повернулась к Уильяму:
– Бабушка говорит, что наложит на твою рану целебную мазь, рана заживет, но останется шрам. Она говорит, твоей жене это понравится. Мужчины выглядят лучше, если их тело украшают шрамы. Значит, мужчина храбрый. Так говорит бабушка.
– У меня нет жены. Зато шрамов уже больше, чем достаточно.
– Я говорила ей. Эти, похоже, остались от страшных ран, – мягко проговорила Тамсин.
Она дотронулась до шрама на его подбородке и длинного блестящего рубца, пересекающего плечо спереди. Ее нежные прикосновения были ему удивительно приятны.
– Игры с мечом в детском возрасте, – пояснил Уильям.
– Надеюсь, с тех пор ты стал опытнее, – заметила девушка.
– Да уж, – подтвердил он, засмеявшись.
Нона щелкнула языком, прикладывая к ране смоченную водой ткань, и что-то сказала.
– Она говорит, что я не должна дотрагиваться до тебя, – объяснила Тамсин. – И еще она говорит, что твои рубцы – это маленький недостаток. – Широко раскрытые глаза девушки смотрели серьезно. – Некоторые мужчины имеют гораздо более крупные недостатки, поверь мне. Гордись своей красотой и совершенством своего тела.
Каким-то непостижимым образом он догадался, что последние слова она добавила от себя, ее бабушка этого не говорила.
Нона наложила на рану мазь, заполнив ею дыру, и сжала ее края. У Уильяма вырвался глухой стон, когда женщина принялась туго бинтовать его руку тонкими полосками материи. Она быстро соорудила перевязь, уложила в нее раненую руку, а потом обтерла кровь с его руки.
– Спасибо, мадам, – отчетливо, чтобы Нона сумела его понять, поблагодарил он, приподнявшись на скамье.
Она бесцеремонно пихнула его в грудь, укладывая на подушки.
– Не стоит благодарить меня, приграничный
Брови Уильяма удивленно полезли вверх.
– Она немного знает английский и, когда хочет, пользуется им, – пояснила Тамсин и взяла в руки его кожаный дублет. – Мой дедушка может заштопать дыру на рукаве. Это отличная вещь. Испанская, я думаю, судя по крою и этим валикам на плечах.
– Да. Я купил его в Эдинбурге у портного, которому испанский купец привозит ткани и кожи.
Нона наклонилась вперед и пальцем постучала по коже дублета, издав при этом какие-то восклицания на своем языке. Было совершенно очевидно, что она восхищена качеством дуб лета.
– Она любит хорошие вещи, – сказала Тамсин.
– Я пришлю ей что-нибудь в подарок, в знак благодарности, – отозвался Уильям. – Что ей больше нравится: шелка или драгоценности? Испанская кожа? Я в долгу у твоей бабушки за то, что она занималась моей рукой.
– Ей мог бы понравиться любой подарок, Уильям Скотт. Но ты угодишь ей больше, если пришлешь что- нибудь блестящее.
– Тогда я пришлю несколько драгоценных безделушек и кусок шелка.
– Только не красного цвета, – быстро проговорила Тамсин. – Она никогда не носит красное.
– Но красный цвет был бы ей очень к лицу. – Уильям посмотрел на девушку и шепотом добавил: – Как и тебе.
Про себя же он подумал: «Более чем к лицу! Она была бы фантастически красива в красном. Даже красноватый свет жаровни добавлял пламя на ее щеки и заставлял сиять ее глаза».
– Я тоже никогда не надеваю одежду красного цвета, – сказала Тамсин, – потому что этот цвет любила моя мать. В знак скорби мы не носим одежду ее любимого цвета.
– Соболезную. Она скончалась недавно?
– В тот день, когда я родилась.
Уильям, ошеломленный, взглянул на девушку.
– Что, это случилось двадцать лет назад?
Тамсин смутилась. По щекам разлился жаркий румянец.
– Даже больше, – наконец ответила она. – Такой у
