– Остается только взять пистолет и просто пристрелить эту сволочь, – неожиданно сказал Белобородов.
– Это тоже не выход, – угрюмо ответил Головко, – на место одной акулы приходит другая. Так было всегда. Свято место пусто не бывает.
Он не успел договорить, когда раздался телефонный звонок. Белобородов поднял трубку, выслушал сообщение и спросил:
– Когда вы выезжаете на место?
Затем положил трубку.
– Что случилось? – спросил Головко.
– Во время загородной встречи Отшельник расстрелял из своих пистолетов Оскара Ваганова и Феликса Викулова. Прямо во время переговоров. Вот такие дела. – Он поднялся и подошел к окну.
Наступило долгое молчание. Головко хотел что-то спросить, но молчал. Сегодня произошло слишком много событий. Он смотрел на стоявшего к нему спиной генерала Белобородова. Тот не оборачиваясь начал говорить.
– Когда я был маленьким мальчиком, в нашем дворце культуры все время крутили старые итальянские фильмы, и один фильм показывали несколько раз. Может, поэтому я его так хорошо запомнил. Это был фильм с участием Неро. У него было такое длинное и непонятное для меня в детстве название «Признание комиссара полиции прокурору республики».
– Я не помню, – сказал Головко, – наверно, было хорошее кино.
– Хорошее. Итальянцы вообще молодцы. Они сначала в кино боролись с мафией, а потом в жизни. И все-таки смогли почти искоренить эту гидру.
– Ну и зачем ты сейчас об этом вспомнил?
Белобородов обернулся к своему другу и пояснил:
– А там комиссар полиции, который понимает, что ничего не может сделать, просто берет пистолет, идет и находит главаря мафии, которого никак не могут посадить в тюрьму. И тогда он его убивает. Вот такой интересный фильм.
Он снова замолчал. Головко усмехнулся.
– Ну и чем заканчивается этот фильм? Комиссара оправдывают?
– Конечно, нет. Это же итальянский неореализм, а не голливудская сказка. Всех свидетелей постепенно убирают, а комиссара убивают прямо в тюрьме. И он, понимая правила игры, даже не зовет на помощь, когда его убивают. Вот такая печальная история.
Он прошел к столу и сел в кресло. Головко больше ничего не произнес. Он молча вышел из кабинета.
