— Конечно же, вы можете себе позволить расстаться с этой спичечницей…
— Я не люблю воров, синьор Кнолль. И, как я сказал во время вашего прошлого посещения, она не продается. — Капрони махнул пистолетом: — Теперь вы должны уйти.
Кнолль не тронулся с места.
— Какое затруднительное положение. Вы, конечно, не можете вовлекать полицию. В конце концов, вы обладаете ценной реликвией, украденной вашим отцом, которую российское правительство очень хотело бы вернуть. Что еще на этой вилле подпадает под эту категорию? Вам будут задавать вопросы, назначат расследование, дело получит огласку. Ваши друзья в Риме не смогут помочь, поскольку тогда вы будете считаться вором.
— Вам повезло, синьор Кнолль, что я не могу привлекать власти.
Кнолль небрежно выпрямил правую руку. Это был незаметный жест, частично скрытый бедром. Он видел, что взгляд Капрони сосредоточен на спичечнице в его левой руке. Кинжал высвободился из крепления, медленно заскользил по руке внутри широкого рукава и замер в правой ладони Кнолля.
— Не передумали, синьор Капрони?
— Нет. — Капрони отступил назад к фойе и снова махнул пистолетом: — Вам туда, синьор Кнолль.
Он крепко обхватил пальцами рукоятку и выбросил вперед запястье. Один легкий бросок, и лезвие метнулось через комнату, пронзив обнаженную волосатую грудь Капрони в треугольном вырезе халата. Пожилой мужчина вздохнул, уставился на рукоятку, потом упал вперед, его пистолет со стуком покатился по террасе.
Кнолль быстро спрятал спичечницу в тряпочный мешочек, потом перешагнул через тело. Он вытащил кинжал, потом проверил пульс. Пульса не было. Удивительно, этот человек так быстро умер…
Но его цель была достигнута.
Он вытер кровь с лезвия о халат Капрони, сунул кинжал в задний карман, затем поднялся по лестнице на второй этаж. Верхнее фойе тоже было облицовано искусственными мраморными панелями, перемежающимися с деревянными дверьми, все они были закрыты. Кнолль прошел через площадку и направился к задней части дома. Дверь в дальнем конце холла была не заперта.
Убийца повернул ручку и вошел.
Две пары мраморных колонн образовывали альков, где стояла большая кровать. Тусклая лампа горела на ночном столике, свет поглощался панелями из орехового дерева, отделанными кожей. Эта комната определенно была спальней богатого человека.
Женщина, сидящая на краю постели, была обнажена. Длинные рыжие волосы, ниспадая на плечи, обрамляли высокую грудь и лицо с прелестными миндалевидными глазами. Она курила тонкую черную с золотом сигарету и едва посмотрела на него смущенным взглядом.
— Кто вы? — тихо спросила она по-итальянски.
— Друг синьора Капрони. — Он вошел в спальню и небрежно прикрыл дверь.
Женщина докурила сигарету, встала и, гордо вышагивая стройной походкой, подошла ближе.
— Вы странно одеты для друга. Вы больше похожи на взломщика.
— А вам, кажется, это не важно?
Она пожала плечами:
— Незнакомцы — это мой бизнес. Их желания не отличаются. — Она окинула его взглядом с головы до ног. — У вас злой блеск в глазах. Вы немец?
Мужчина не ответил.
Женщина погладила его руки в кожаных перчатках, грудь и плечи:
— Сильные.
Она стояла очень близко, ее возбужденные соски почти касались его груди.-
— Где синьор?
— Задерживается. Он предложил мне провести время в вашей компании.
Женщина посмотрела на него, в ее глазах было желание.
— Вы обладаете возможностями синьора?
— Денежными или иными?
Она улыбнулась:
— И теми и другими.
Он обнял шлюху:
— Посмотрим.
ГЛАВА VIII
Санкт-Петербург, Россия
Среда, 8 мая, 10.50
Машина резко затормозила, и Кнолль вышел на заполненный людьми Невский проспект, заплатив водителю двумя двадцатидолларовыми купюрами. Он гадал, что случилось с рублем. Он как будто потерял свою платежеспособность. Российское правительство несколько лет назад официально запретило свободное хождение доллара под страхом тюремного заключения, но водителю, казалось, было наплевать — он жадно схватил и спрятал купюры, прежде чем рвануть такси от тротуара.
Самолет из Инсбрука приземлился в аэропорту Пулково час назад. Кнолль ночью из Инсбрука отправил спичечницу в Германию вместе с запиской о своем успехе в Северной Италии. Перед возвращением в Германию он должен был выполнить еще одно, последнее поручение.
Проспект был забит машинами и людьми. Он полюбовался зеленым куполом Казанского собора на противоположной стороне проспекта и повернулся, чтобы разглядеть немного дальше и правее позолоченный шпиль Адмиралтейства, частично окутанный утренней дымкой. Он представил, каким был проспект в прошлом, когда все передвигались на лошадях и проститутки, арестованные ночью, подметали мостовую.
Что бы сейчас сказал Петр Великий о своем «окне в Европу»? Магазины, кинотеатры, рестораны, музеи, арт-студии и кафе выстроились в одну линию на протяжении пяти километров. Замысловатые и светящиеся неоном киоски продавали все — от книг до мороженого — и возвещали о стремительном наступлении капитализма. Как описывал проспект Сомерсет Моэм? «Тусклый, убогий, полуразрушенный…» Уже нет, подумал он.
Только благодаря этим переменам он смог вообще приехать в Санкт-Петербург. Возможность изучать старые советские документы была предоставлена иностранцам совсем недавно. Кнолль уже был здесь дважды в этом году — один раз шесть, другой раз два месяца назад, оба раза он был в одном и том же хранилище. Сейчас он входил сюда в третий раз.
Это было шестиэтажное здание с фасадом, выложенным грубо вырубленным камнем, грязным от выхлопных газов. Санкт-Петербургский коммерческий банк расположился в одной части первого этажа, другая была отдана Аэрофлоту. Со второго по четвертый, а также шестой этаж здания занимали суровые правительственные учреждения: отдел виз и регистрации иностранных граждан, экспортный контроль, местное отделение Министерства сельского хозяйства. Пятый этаж был выделен исключительно под архив. Один из многих, разбросанных по стране архивов, этот был местом, где хроники семидесяти пяти лет коммунизма могли храниться и спокойно изучаться.
Ельцин открыл миру доступ к документам через российский Архивный комитет, проповедуя, таким образом, свои антикоммунистические позиции. Действительно, умно. Необязательно чистить ряды, заполнять ГУЛАГи или переписывать историю, как это удалось Хрущеву и Брежневу. Просто пусть историки приоткроют информацию о зверствах, воровстве и шпионаже — тайнах, десятилетиями спрятанных в тоннах гниющей бумаги. Их неизбежные выводы и публикации будут более чем достаточной пропагандой антикоммунизма на службе у государства.
Кнолль поднялся по черной железной лестнице на пятый этаж. Лестница была узкая, в советском стиле. По ней знающим людям, таким, как он сам, было ясно, что здание построено после революции.
