Медленно поглощая это даяние, я шел по улице и размышлял о том, что положение мое теперь воистину отчаянное. Никакой работный дом (а ведь только Бог знает, какая судьба меня бы там ожидала!) не примет трудоспособного мальчика моих лет, к тому же не имеющего никаких оснований записаться ни в один из лондонских приходов. Я дойду до того, что стану рыться в отбросах у рынков или на берегах реки, и надолго ли меня хватит при такой жизни? И все же выбора у меня не было, поскольку я не знал в Лондоне ни единой живой души, к кому мог бы обратиться, разве что попытался бы еще раз отыскать миссис Дигвид. Но это значило отправиться на поиски мистера Палвертафта в Боро, со всеми вытекающими обстоятельствами, а после знакомства с мистером Избистером (тем более в свете того, что недавно произошло) меня пугала мысль связываться с теми, кто с ним общался. К тому же моя встреча с Дигвидами относилась к совсем уже давним временам, еще немного, и они меня и не вспомнят.
Тут мне пришло в голову, что есть еще один человек, к кому я мог бы пойти, — сводный брат Стивена Малифанта Генри Беллринджер. В самом деле, я ведь обещал Стивену донести до брата весть о его смерти, а соответственно, явиться к нему не только мое право, но и долг. Надеяться на помощь тут не приходится, Стивен рассказывал, что у него нет ни гроша, но раз так, мне не стыдно будет показаться ему совсем обнищавшим.
Я вспомнил его адрес: Барнардз-Инн, Фиг-три-Корт, б, — и направился туда, размышляя по дороге, как это странно, при такой бедности жить, судя по названию, в гостинице. Но «инн» оказался довольно ветхим зданием, нисколько не похожим на гостиницу, так как ни конюшен, ни столовых не было видно. Мне показалось, это обычный двор, разве что при входе имеется привратницкая.
Ясно было, что в такой одежде внутрь меня не впустят, поэтому я затаился поблизости и проскользнул мимо привратника, когда его внимание отвлек выходивший джентльмен. Пройдя наудачу через несколько внутренних дворов, я обнаружил нужный — самый из них грязный и темный. У подножия лестниц находились таблички с фамилиями, чему я удивился, поскольку в гостиницах жильцы надолго не задерживаются. Как бы то ни было, меня ободрило открытие, что мистер Генри Беллринджер действительно обитает в квартире из шестого подъезда.
Я взобрался до самого, как я решил, верха, но фамилии «Беллринджер» ни на одной двери не нашел. Тут мне бросилась в глаза позади главной лестницы еще одна, короткая и шаткая. Я забрался на чердак, под самую крышу, и там действительно обнаружилась дверь с нужной фамилией. Внешняя дверь стояла открытой, однако внутренняя была заперта; я постучался.
Дверь открылась. Молодой человек в дверном проеме уставился на меня, чему не приходилось удивляться: чумазый и оборванный, я, наверное, представлял собой зрелище непривычное и до некоторой степени пугающее. Молодому человеку можно было дать двадцать три — двадцать четыре года, одет он был как джентльмен, но джентльмен очень небогатый.
Обратился он ко мне без особой церемонности, что в данных обстоятельствах было неудивительно.
— Кто вы? Что вам нужно?
— Вы мистер Генри Беллринджер?
Моя речь явно его удивила, он ожидал совсем другого.
— Да. — Теперь в его тоне удивление преобладало над антипатией.
— Я друг Стивена Малифанта.
От вздрогнул от удивления, всмотрелся в меня и наконец с легкой улыбкой произнес:
— Тогда прошу, входите.
Улыбка обнаружила его сходство со Стивеном, и это меня ободрило, тем более что улыбался он любезно и приглашение прозвучало искренне. Если я хоть в малой мере владел физиогномистикой, то есть искусством определять по лицу характер, этому молодому человеку были свойственны честность и добродушие.
Я оказался в тесной комнатушке с круто наклоненным потолком, делавшим ее еще меньше. За другой дверью находилась еще одна комната — насколько я мог рассмотреть, больше похожая на шкаф. В очаге теплился огонек, считанных угольков не хватало, чтобы согреть комнату в этот промозглый зимний день, поскольку зима была уже тут как тут, хотя от ноября прошло не больше половины. Изношенный турецкий ковер едва прикрывал малую часть пола. Перед огнем стояли два кресла, между очагом и дверью — софа, перед единственным грязным окошком — письменный стол и стул с прямой спинкой. По правде говоря, все это теснилось в куче, так мала была комната.
— Садитесь, — пригласил хозяин, и я опустился в кресло. — У вас измученный вид, — продолжал он. — Хотелось бы угостить вас чем-нибудь горячим. Но у меня как раз туго с монетой и ничего дома нет.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — откликнулся я, хотя живот подводило от голода.
— Посмотрим, что бы такое снести дядюшке ростовщику.
Он огляделся. На лице его выразился комический испуг, так как в комнате действительно не видно было ничего, что можно было бы заложить. Не было ни украшений, ни картин, ни часов. Ветхая и расшатанная мебель едва годилась в употребление и, уж наверное, не стоила ни гроша. Книги отсутствовали, за исключением нескольких больших старинных томов на столе, где лежали и принадлежности для письма: песочница, десть писчей бумаги, коробка с сандараком, сургучные печати, латунная рамка наподобие пюпитра, блокнот и перо, которое он, очевидно, чинил, когда я прервал его работу.
— Что-то должно было остаться, хотя, строго между нами, дядюшка в последнее время уж больно жмется. У меня несчастливая полоса. Хотя не следует упоминать «счастье», это понятие дурацкое. Так что без малого все имущество отправилось в ломбард. — Он засмеялся, и, заметив, что я смотрю на книги, уныло объяснил: — Они не мои. Как ни жаль, они из нашей конторы.
При мысли о том, что я жду милостыни от того, кто явно нуждается сам и кто так мужественно шутит над своею нуждой, во мне взыграла гордость.
— Нет, нет, — помотал я головой. — Ни в коем случае. Обо мне позаботятся друзья.
С очевидным облегчением мистер Беллринджер уселся во второе кресло.
— Ваши родители?
— Отца у меня нет. — Я помедлил. — А мать умерла.
— Но у вас есть богатые друзья? Это замечательно.
— Да, — согласился я. Я перехватил его взгляд, направленный на мое одеяние, и почувствовал, что мой облик вступает в странное противоречие со словами. — Они хотели купить мне новую одежду и привести меня в порядок, но не было времени. Я только сегодня вернулся в Лондон из Йоркшира.
— Ага. Вы там учились в одной школе с моим сводным братом?
Я кивнул, гадая, знает ли он о судьбе Стивена; его веселый тон говорил об обратном. Следующие слова мистера Беллринджера разрешили мои сомнения, и сердце у меня упало, потому что мне предстояло сообщить плохую новость.
— Как там мой дорогой братишка? — Он радостно улыбнулся.
Я не мог выдавить из себя ни слова; видя, как я растерян, хозяин постепенно перестал улыбаться.
— Он болен или…
Он замолк, и мне пришлось ответить:
— Знаете, он умер, мистер Беллринджер.
Он отвернулся и закрыл лицо рукавом.
— Бедный Стиви, — произнес он чуть погодя. — Когда это случилось?
— В самом конце июля. Я удивлен и опечален тем, что вас не известили.
— Некому было мне сообщить. С его теткой я не поддерживаю отношений. Но вы не сказали, как он умер.
— Они убили его, — выпалил я.
Я уже давно обдумал, что сказать брату Стивена об обстоятельствах его смерти, и решил не выкладывать всю правду о жестокости Квиггов. Эту фразу я произнес только потому, что мне, усталому и голодному, говорить начистоту было легче, чем приукрашивать действительность. Едва замолкнув, я понял, что, отклонившись от истины, показался бы неискренним; думаю, на меня подспудно повлияла потеря,
