Чибо улыбнулся. Он давно обнаружил, что склонность этого человека к насилию была великолепным оружием. Архиепископ соответствующим образом распорядился ею. Достаточно было заставить Генриха поверить, что все его грехи смываются его службой, его верностью представителю Христа на земле – то есть ему самому, архиепископу Сиенскому, – что бы этот представитель от него ни потребовал. И архиепископ был доволен тем, что может дать своему человеку такие впечатляющие возможности для преступления и искупления.
«Но сам он? До чего скучен! – думал архиепископ. – Стоит, старательно отводя глаза. Генрих фон Золинген даже перестал одеваться, как наемник. Его черные строгие одежды и коротко остриженные светлые волосы делают его похожим на священника».
Однако неровный розовый шрам, пролегший от правой брови почти до самой челюсти, не слишком подходил священнику. Память Чибо сохранила картины, на которых Генрих держал в руке оружие. Самая последняя – когда капитан уничтожил свидетелей, своих бывших солдат. Это прошло не так эффектно, как хотелось бы архиепископу: пьяным дурням просто перерезали горло. Но Чибо всегда полагал, что смерть – наилучшая прелюдия к оргии.
– Боль и удовольствие, да, Генрих?
Генрих фон Золинген продолжал смотреть поверх голов своего господина и облепивших его обнаженных шлюх. Баварец сопровождал этого человека уже восемь лет и совершал для него самые чудовищные деяния. Как верный сын Церкви он считал своим долгом борьбу с протестантской ересью. «Но почему, – подумал Генрих уже в тысячный раз, – Мать Церковь допускает, чтобы ее защищали подобные люди?»
Это всегда ставило его в тупик – контраст между плотью и верой. Святой бунтовщик Лютер (который хотя бы был добропорядочным немцем) в этом отношении совершенно прав. Рим неимоверно развращен. Но нельзя изменить Церкви, снова сказал он себе. Генрих знал, что его господину известны его чувства. Вот что давало выродку власть над ним. И немцу это претило.
– Мне подготовить наш отъезд на рассвете?
– На рассвете? Какая отвратительная мысль! До него остались считанные часы. А мои кошечки не дали мне отдохнуть.
Одна из кошечек подняла руку и царапнула ногтем по голой ляжке архиепископа. Генрих поспешно отвел взгляд.
– Но милорд высказывал пожелание ехать быстро. Наш… талисман ждут в Риме.
– Ждут. Но не вчера и не завтра. Если мы сядем на корабль, ожидающий нас в Тулоне, то попадем туда через десять дней. Этого достаточно. И потом, епископ, мой новый друг, – тут Джанкарло Чибо махнул рукой в сторону голого зада, видневшегося между парой засахаренных ляжек, – попросил, чтобы я присутствовал при казни, которая состоится завтра вечером. То есть я хотел сказать – сегодня. Будут сожжены шестеро еретиков-ткачей, а в завершение действа еретику-графу отрубят голову. Кто бы мог подумать, что католический властитель вот так отвернется от своей Матери Церкви?
– Жирный Генрих Английский отвернулся.
– Вот именно, мой осведомленный друг. Таких Генрихов больше быть не должно. Так что мое присутствие играет важную роль. Рим открыто заявляет о своей позиции. Если, конечно… – Чибо поманил к себе Генриха, и офицер неохотно наклонился. Шепотом архиепископ добавил: – Прошлым вечером во время пира я получил очень интересное послание от соперника хозяина этого дома. Епископ Анжерский тоже претендует на орлеанскую епархию. Он считает, что я могу на это повлиять. Утром отправишься к нему. Узнай, что он мне предлагает.
– Да, милорд.
– Можешь уходить. Иди-иди, я хочу еще немного поразвлечься. Или, может, ты решил посмотреть и поучиться?
– Я пойду в храм, милорд, и помолюсь о своих грехах.
– Хорошая мысль. – Архиепископ несильно лягал своих кошечек, чтобы те просыпались. – Помолись и обо мне.
Если архиепископ Сиенский благодушествовал, то епископ Тура несколько часов спустя испытывал совершенно противоположное чувство. Пока все шло по плану, и оргия имела большой успех. Но теперь его оторвали от развлечений, чтобы сообщить о том, что главный момент празднества оказался под вопросом.
– Как это? Не мог он умереть! Он же мой палач! – взревел епископ, позабыв о здравом смысле. Голова у него болела так, словно по ней колотили кузнечным молотом. – Как он умер?
Его эконом, Марсель, пожал плечами.
– Похоже, он запнулся о собственный меч, милорд. Он хотел поссать в окно.
– Как он посмел? – завопил епископ. – Вели его немедленно выпороть!
– Да, милорд, – испуганно отозвался Марсель. – Э-э… он умер.
– А мне наплевать! Своей небрежностью он поставил меня в очень неловкое положение. Казнь должна состояться сегодня.
– Я мог бы обратиться к епископу Анжерскому…
– Идиот! – Епископ закатил своему эконому оплеуху. – Это за такие советы я тебе плачу? Епископ Анжера хочет заполучить Орлеан себе! Он явится со своим палачом и отберет у меня мой триумф! Нет, изволь подобрать кого-нибудь в Туре.
– Здесь?
– Да. Среди этого сброда из отставных солдат должен найтись палач! Они все – наемники. Даже не французы. Найди палача.
– Ваше преосвященство, – с опаской проговорил Марсель, осторожно отступая подальше, – не думаю, чтобы нам удалось так быстро отыскать умелого мечника.
