глубже. Я, к примеру, не нахожу ничего оскорбительного в этих изображениях на потолке и на стенах. Их цель – создать любовникам соответствующее настроение, чтобы они смогли наслаждаться близостью во всей ее пленительной полноте. Ничто из того, что делает мужчина со своей женой или наложницей, не может считаться уродством – во всяком случае, такова индийская мораль. Сайяджи отвел для интимных ласк это помещение, и я нахожу здесь только сладкий соблазн и не думаю оскорбляться.
– А для меня возмутителен сам этот институт наложниц, павильонов любви, где женщины ублажают мужчин, не являющихся их мужьями! Если бы вы уложили эту бедняжку к себе в постель и сделали ее беременной, что бы с ней стало?
– Если бы я это сделал – хотя у меня этого и в мыслях не было, – то позаботился бы о том, чтобы она на протяжении всей жизни не знала нужды. Индийское общество далеко не так жестоко, как английское. В Англии мужчина, особенно из аристократов, может прижить сколько угодно детей от служанок, и он вовсе не обязан их признавать, не говоря уже о том, чтобы заботиться об их матерях.
He-означают ли эти его слова, что у него есть своя зенана, собственные наложницы? Кем была бы тогда она для него – просто любовницей? А если бы он на ней женился, то не пришлось ли бы ей сознавать, что рядом обитают женщины, с которыми он был близок? Не стали бы их дети играть с ее детьми? Представить себе подобную жизнь было выше ее сил.
– Ну что ж, думаю, наш разговор подошел к концу, мистер Кингстон. Прошу вас, вызовите Сакарама, чтобы он отвел меня назад в зенану.
За спиной у нее раздался шорох.
– Я уже здесь, мэм-саиб.
Боже, неужели он подслушивал? Чему успел стать свидетелем? Она вскинула подбородок:
– Что меня больше всего раздражает в этой стране – это полная невозможность остаться одной. Слуги слышат все ваши речи и подглядывают, когда вы меньше всего об этом подозреваете.
– Если вас это так раздражает, то уезжайте. Простите, что повторяюсь, но могу всего лишь предложить вам вернуться в Калькутту, а оттуда в Англию, где вы будете всю жизнь не вылезать из корсета и соблюдать идиотские правила, идущие вразрез с человеческой натурой и законами природы. Из-за этих правил и появляются такие женщины, как вы, не способные получать наслаждение сами и дарить его другим…
– Я никогда не вернусь в Англию!
– Почему?
– Потому что… Потому что не могу. Все, что у меня есть, – это мамино наследство. Мне придется оставаться с вами, но только до тех пор, пока не отыщу Уайлдвуд. А когда это случится… когда я наконец найду Уайлдвуд…
– Что же вы тогда сделаете, мисс Уайтфилд?
– Я стану бороться за право владения им. Я построю себе новую жизнь. У женщин тоже бывает честолюбие, мистер Кингстон. Мы можем быть такими же бесстрашными и решительными, как мужчины. Мне так же, как и вам, хочется взять от жизни все, и горе любому, кто встанет у меня на пути! Включая вас и вашего беспардонного главного слугу, вечно лезущего не в свое дело!
К ее огромному удивлению, Кингстон не встретил ее слова смехом. Она ждала, что он начнет над ней глумиться, а он даже не стал ее убеждать, как трудно, даже невозможно, будучи женщиной, самостоятельно добиваться в Индии поставленной цели. Он просто стоял и смотрел на нее, думая о своем, но не выдавая своих мыслей. Наконец он произнес:
– А как вы поступите, если я откажусь везти вас дальше? Если возьму и оставлю вас здесь, в Аллахабаде?
– Тогда я найму проводника и отправлюсь в путь самостоятельно.
– В Парадайз-Вью? А если вас там не ждут? Мы ведь прямо здесь расторгнем наше соглашение.
– Я поеду в Уайлдвуд. Сначала я обращусь к индийским чиновникам в Бхопале. Найду среди них того, кто говорит по-английски, а потом – человека, знающего, где искать мои земли. Я буду стучаться во все двери, поставлю на ноги всех чиновников! Я…
– Довольно, мисс Уайтфилд. – Алекс глубоко вздохнул. – Уже очень поздно, вы утомлены. Я искренне сожалею о случившемся. Давайте делать вид, что ничего не произошло между нами. Мы с вами разумные взрослые люди. Мне по-прежнему нужна няня для детей, а вам – возможность добраться до Уайлдвуда. Уже завтра мы продолжим по суше путь в Парадайз-Вью. Сайяджи снабдит нас всем необходимым. Единственное, что мне от вас требуется, – чтобы вы оказались именно такой умелой наездницей, какой себя представляете. Раз нам не суждено быть любовниками, то почему бы не стать друзьями? Как вы считаете, Эмма?
Эмма хотела потребовать, чтобы он называл ее мисс Уайтфилд, но передумала. Что касается ее, то она не собиралась называть его ни Сикандером, ни даже Алексом. Это были слишком интимные обращения, по ее мнению.
– Как вам будет угодно, мистер Кингстон. Что касается моего мастерства наездницы, то я его нисколько не преувеличила. Завтра вы в этом убедитесь. С какой бы скоростью вы ни устремились вперед, вы не услышите от меня жалоб.
Он улыбнулся, но это была угрюмая улыбка.
– Что ж, спокойной ночи, Эмма. Увидимся утром… Между прочим, вам придется одеться как обычно: сари не годится для верховой езды.
– Понимаю. Доброй ночи, мистер Кингстон. Не знаю, правда, удастся ли вам оторвать глаза от потолка – ведь там можно найти такую пищу для живого воображения.
Эмма знала, что напрасно добавила последнюю колкость, но ей было трудно с собой совладать. Какой дурной тон – украшать свои стены непристойными сценками! Если она обнаружит нечто подобное в Парадайз-Вью, то сама возьмет ведро извести и замажет всю эту пакость. Ее подопечным – Майклу и Виктории – это уж точно пойдет на пользу.
Она уже развернулась, чтобы выйти следом за Сакарамом из павильона, когда Алекс окликнул ее:
