от которого стремительный ток крови у меня в жилах едва не застыл. На крик явились из-за зарослей еще двое, так что я была загнана в угол.
В знойной темноте, где пахло гнилью с ароматной примесью сосновой смолы, меня охватил такой страх, какого я никогда в жизни не испытывала. Когда незнакомцы приблизились ко мне с четырех сторон, я смогла лучше их рассмотреть. Сначала одного, потом другого. Я поворачивалась то туда, то сюда.
Они казались высеченными из твердого дерева – плотные, крепкие и темные. Я не различала в темноте, к какой расе они принадлежат: черная у них кожа, красная или просто загорелая. Вначале мне казалось, что на них надеты маски, но вблизи я поняла, что это их настоящие лица. Очень уж застывшие, безжизненные. Лишенные всякого выражения. Как остановившиеся часы. Возрасту, написанному на этих лицах, противоречила гибкость членов, заметная в движениях незнакомцев. Приближаясь ко мне, они ловко перепрыгивали через бревна и сплетение вьющихся растений.
При всей загадочности их лиц еще больше меня напугала одежда незнакомцев, потому что я ее узнала.
На одном была корона, серебряная, а скорее, выкрашенная серебряной краской, и основательно потертая. Под редкими солнечными лучами на ней поблескивали камешки. На другом была мантия из царственного пурпура, усеянная серебряными звездами и символами – такую мог бы носить волшебник из Старого Света. Двое других были одеты просто, но на давно устаревший манер. По этой одежде, по костюмам я догадалась, что это за компания. Несколькими месяцами ранее всю территорию всколыхнули слухи о том, как на равнинах много севернее Тампы кто-то напал из засады на труппу, игравшую Шекспира, и перебил ее. Один из актеров выжил и рассказал о бойне и о том, как с него самого снимали скальп… Да, это были убийцы. Принц Хэл, Просперо, Горацио и Фальстаф, назову я их, но не в шутку, а лишь для того, чтобы проще было рассказывать.
На том, что произошло далее, я не стану долго задерживаться. Самое худшее началось, когда передо мной предстал Принц, спустившийся, так сказать, с авансцены. Глаза у него были усохшие, ввалившиеся. Лицо в складках, но кожа еще упругая; оно напоминало ложе высохшей реки. Грудь, однако, широкая и гладкая, украшенная, помимо мускулов, ожерельем из чеканных серебряных дисков; они висели на нити, похожие на улыбающиеся губы, нелепо контрастируя с каменно-неподвижным лицом.
Принц, должно быть, пробормотал какое-то приказание (четверка разбойников говорила на смеси мускоги и испанского, вкрапляя в речь и английский, но в их произношении он тоже казался иностранным), и трое его сообщников сомкнулись вокруг меня, их добычи. Пока они меня пихали и тянули, я заметила, что все они были… недоукомплектованы. Кто-то когда-то их изуродовал, буквально обкорнал.
У Принца Хэла отсутствовали оба уха, точнее, они были отрезаны, и квадратные обрубки особенно привлекали к себе взгляд рядом с фальшивой короной. У свергнутого герцога, Просперо, не хватало пальцев. Горацио ужасно хромал – думаю, у него были подрезаны сухожилия, одно или оба. Фальстаф лишился большей части языка. Это, однако, не мешало марону (теперь мне было видно, что цвет его кожи свидетельствовал о смешанном, индейско-негритянском происхождении) говорить или пытаться говорить: обрубок языка трясся, как трещотка гремучей змеи.
Вообразите себе их дьявольскую радость. И еще вообразите, что она никак не отражалась на их лицах… От этого меня затрясло еще больше.
Приплясывая на своих шести пальцах, Просперо искал нож или ружье. Фальстаф так близко придвинул ко мне свою деревянную физиономию, что я разглядела его кожу, темную и задубелую, как вяленое мясо, с полосами ягодного сока – боевая раскраска. Мне виден был и рубец на конце его трещотки. Горацио заломил мне руки так, что они едва не выскочили из суставов.
Мы стояли в глубокой тени, одежда еще была на мне, но изувеченные дикари как будто подстрекали друг друга совершить злодеяния, которые излишне описывать. Как же страшно было думать о том, что произойдет, если они меня разденут, если осмотрят и обнаружат…
Enfin, не надеясь остаться в живых, я решила оказать сопротивление, и на боку Принца Хэла обнаружила то, что искала, – нож в ножнах из оленьей шкуры. Я кинулась… нет. Стойте, скажу иначе. Когда я решилась прыгнуть за ножом, вокруг произошли перемены столь многочисленные и внезапные, что перечисления их будет достаточно.
Горацио крепче сжал мои руки.
С веток слетели невидимые птицы, и весь лес вдруг ожил и загомонил.
Фальстаф отшатнулся от меня к Просперо и Принцу Хэлу; все они кричали – нет, повторяли какой-то бессмысленный унылый напев.
Я снова услышала барабанный перестук, говоривший: по тропе, что казалась слишком тесной, слишком заросшей, приближается с берега всадник.
Горацио оттолкнул меня, и я упала на землю. Я лежала в грязном месиве, воняющем перегноем. Всадник близился; в конце концов передние ноги лошади, высотой хендов в пятнадцать, остановились совсем близко, так что я могла бы их коснуться… Но я, конечно, этого не сделала. Я не делала вообще ничего, потому что была… в неком состоянии. Природа этого состояния открылась мне только тогда, когда всадник спрыгнул с лошади, поднял меня на ноги, долгим пристальным взглядом изучил мое лицо и развернул меня в сторону разбойников. Которые, все до одного, попятились. Они стояли плечом к плечу, притихшие, потому что сквозь кроны сосен просачивался свет и было видно, как изменились мои глаза.
Задубевшие от времени лица негодяев, как могли, выражали суеверный ужас, но красноречивей были их позы – обратившись ко мне спиной, они пали на колени и склонили головы. Да, перед знаком жабы все четверо сникли. Монотонный напев сменился мычанием; жалобная нота в нем только больше меня разозлила. К счастью, описывать кровавую месть мне не придется, пятый незнакомец утихомирил меня.
У него тоже были глаза старика, но не тусклые, как у шекспировских персонажей, а блестящие; в душе всадника не угас огонь, а в чертах, иссушенных и неживых, все еще прослеживались индейские очертания. Добрые глаза его оттенялись длинными черными волосами; на лбу они были перевязаны лентой, на макушке украшены веером петушиных перьев красно-коричневого цвета. Одет он был в одни лишь штаны, обильно расшитые бусинами; тело его мало сочеталось с лицом. Первое было, пожалуй… красивым, второе – отжившим.
Пятый незнакомец тоже схватил меня, но не так, как другие. Я все еще показывала ведьмин глаз. Я это чувствовала и удерживала его усилием обостренной, злобной воли. О, злоба во мне кипела, но я не отводила взгляда от всадника. В его стальных глазах, обращенных на мои, ведьмины, читалось: да, жабий глаз для него не новость.
