обеде, где собрались сторонники Реформации. С тех пор прошло пятнадцать лет. О, тогда я был всецело покорен исходившей от лорда Кромвеля силой, его острым умом, его уверенностью в необходимости и благотворности перемен! Он стремительно поднялся к вершинам власти, и я служил ему верой и правдой; но с течением времени я убедился, что мой покровитель жесток и безжалостен. Три года назад меж нами произошел разрыв, а сейчас, несмотря на все свои старания, я не сумел его спасти. Впрочем, тут не было моей вины. Неудачный брак короля, устроенный Кромвелем, оказался роковой ошибкой, предрешившей его участь. И все же, припав головой к шелковистому лошадиному боку, я дал волю слезам. Я оплакивал незаурядного человека, достигшего, казалось бы, беспредельного могущества, а ныне низвергнутого в Тауэр, мрачный застенок, куда он отправил стольких своих врагов.
– О, как жаль, – вслух шептал я. – Как жаль, что все так случилось.
Потом я вспомнил о нависшей надо мной опасности.
«Надо взять себя в руки», – сказал я себе, вытер глаза рукавом, вскочил в седло и направился в Сити.
У меня оставалось еще одно неотложное дело.
Джозеф был прав: люди на улицах во всеуслышанье обсуждали падение лорда Кромвеля. Вглядываясь в лица прохожих, я убедился, что преобладающим их выражением является страх. Несмотря на всю свою жестокость, Кромвель сумел обеспечить порядок в стране, охваченной смутой и неурядицами. К тому же Лондон был городом сторонников Реформации; меры, направленные на возвращение старой религии, вряд ли вызвали бы здесь воодушевление. Я услышал, как кто-то громко заявил: «Теперь король женится на Кэтрин Говард!» – и резко обернулся к говорившему. Но то был всего лишь юный подмастерье, который наверняка сам не знал, что болтает; заметив мой взгляд, он счел за благо прикусить язык. Около одной из церквей толпа в молчании наблюдала, как королевские стражники уводят прочь священника, вне всякого сомнения, сподвижника Кромвеля. Я поспешно отвернулся. Будучи ревностным реформатором, я всегда полагал, что в Лондоне мне ничего не угрожает; ощущение собственной безопасности сохранилось и после того, как реформаторский мой энтузиазм пошел на убыль. Теперь я ощущал, что город враждебен мне.«Как, должно быть, тяжело и трудно живется здесь Гаю», – подумал я.
Перед Стеклянным домом царила суета. У дверей стояла карета, запряженная четверкой лошадей, и слуги грузили в нее сундуки и ящики. Я спешился и спросил, дома ли леди Онор.
– Как о вас доложить, сэр… эй, куда вы!
Но, не слушая слугу, я привязал Предка к ограде и ворвался в дом, едва не сбив с ног камеристку, которая попалась мне навстречу с целой охапкой роскошных шелковых платьев. Я побежал наверх, в гостиную.
Леди Онор стояла у камина, проверяя по списку вещи, уложенные в сундук; другой сундук, уже закрытый, слуги тащили к дверям. На леди Онор было легкое закрытое платье, вполне подходящее для дальнего путешествия в жаркий летний день.
– Леди Онор, – тихо окликнул я.
От неожиданности она вздрогнула, и щеки ее слегка порозовели.
– О Мэтью. Я не ждала вас…
– Я вижу, вы уезжаете…
– Да, в свое имение, прямо сегодня. Разве вы не слышали о…
– О падении лорда Кромвеля? Конечно слышал.
– Один мой друг, занимающий видное положение при дворе, сообщил, что герцог Норфолкский недоволен той ролью, которую я сыграла во всей этой истории с греческим огнем. По его мнению, я действовала на стороне Кромвеля. И слишком охотно помогала вам, – добавила она с неожиданной резкостью.
– Но вы вообще не имеете отношения к греческому огню и…
– Да, Мэтью, мы с вами это прекрасно знаем, – с горьким смехом заявила леди Онор. – Но для того, чтобы навлечь на себя гнев сильных мира сего, вовсе не надо совершать каких-либо проступков. Нам с вами это тоже прекрасно известно. Несколько близких моих знакомых, из тех, что частенько обедали в этом доме, уже брошены в Тауэр. И мне настоятельно посоветовали на время исчезнуть из города и оставаться в своем поместье до тех пор, пока волнение не уляжется.
– Значит, Норфолк добился своего.
– Скорее всего, в ближайшие дни будет объявлено о разводе короля с Анной Клевской и о предстоящем браке с Кэтрин Говард.
– Господи боже.
– И зачем только вы втянули меня в это дело! – выпалила она с нескрываемой досадой. – По вашей милости мне придется похоронить себя в Линкольншире. И одному Богу известно, как долго продлится мое изгнание.
Наверное, боль, которую причинили мне эти слова, отразилась на моем лице, потому что леди Онор смягчилась:
– Простите за резкость, Мэтью. Я ненавижу собираться в дорогу. От этих хлопот голова идет кругом.
Взгляд ее скользнул по моему перевязанному запястью.
– О, я вижу, вы ранены?
– Пустяки. Я тоже уезжаю. В Центральные графства.
Она внимательно вгляделась в мое лицо и кивнула.
– Понимаю. Да, вам необходимо уехать. А как разрешилось дело той девушки из семейства Уэнтворт?
– Ее признали невиновной и освободили, – сказал я и добавил со вздохом: – Мне удалось найти ответы
