за синие стекла моих очков и встретить взгляд моих колдовских глаз с изменившими форму вращающимися зрачками. Не приспустила ли я ненароком очки, позволив им сползти на кончик носа, чтобы показать ему глаз? Ах, как опрометчиво я поступила. Что ж, пускай! Пусть смотрит своими черными, глубоко посаженными глазками, едва различимыми на мясистом лице, как перчинки, прилипшие к ветчине; пускай силится разглядеть что-то важное. У нас есть более насущные дела. Вот, например, одному из присевших гостей удалось разлепить поджатые, как у строгого пастора, губы, напоминавшие верх туго завязанного кошелька, и произнести:
— Да, мадам, рабы.
— Понятно, — говорю я.
Это неправда, и пройдет немало времени, прежде чем я пойму, в чем, собственно, дело и что именно произошло в тот день в море. Однако тебе, о дорогая сестра, читающая эти строки, придется немного подождать, разделив со мной тогдашние смущение и досаду, чтобы я могла получше ввести тебя в курс дела, прежде чем изложить подробности той истории.
Год назад — я снова возвращаюсь к событиям 1844 года — разразился скандал, круги от которого расходились еще долго, вплоть до того времени, о котором только что шла речь, причем не только в близлежащих портах Кубы и Флориды, но и во многих прибрежных штатах. Речь идет о судьбе некоего Джона Уокера по прозванию «Похититель рабов». Поэт мистер Гринлиф Уиттиер[241] посвятил ему стихотворение «Человек с клеймом на руке», которое появилось на страницах издаваемой нами газеты. Прошу прощения у стихотворца за то, что за неимением времени мне придется вкратце пересказать историю в прозе.
Это случилось июльским утром того судьбоносного года, когда Асмодей переживал тяжелый душевный кризис и умер несколько месяцев спустя. Один наш соперник в деле грабежа тонущих судов — назовем его P.P., поскольку имя этого капитана недостойно упоминания; но если кто из моих осведомленных читателей рискнет заявить, что инициалы обозначают Ричарда Робертса, я не буду оспаривать это. Так вот, этот самый капитан, командовавший шлюпом «Элиза-Екатерина», имевшим водоизмещение восемьдесят тонн, однажды вышел из гавани Ки-Уэста и отправился «на промысел». Сначала все шло как обычно. Затем впередсмотрящий заметил вблизи рифов другой шлюп, поменьше. То, как его капитан лавировал и менял галсы, показалось Р. Р. странным, насторожило его, а потому он приказал своему рулевому идти наперерез. Возможно, тому шлюпу требовалась помощь. Во всяком случае, так говорил Р. Р. в суде, хотя на самом деле этот морской волк попросту вышел на охоту, почуяв запах добычи.
Робертс не ошибся: на шлюпе оказалось семеро чернокожих и один белый — Джонатан Уокер.
Тот взял семерых невольников на борт в Пенсаколе — кажется, в таких случаях на рабовладельческом Юге говорят, что он их умыкнул, — и держал курс на Багамы, где негров ждала свобода. Причем сделал он это не за вознаграждение, а исключительно ради торжества справедливости.
Однако вмешался Р. Р., которого мы и раньше ненавидели так, что едва удерживались, чтобы не наслать на него злые чары. Я не шучу: дай я волю Леопольдине, та просто лишила бы его мужественности. Однажды поздним вечером, услышав от Каликсто жалобы на бесчестного и коварного соперника, она отправилась к дому Р. Р. на Итон-стрит, и я вовремя застала ее там и остановила — она стояла под луной и вязала один за другим узелки на обрывке бечевы длиной дюймов пять. Alors, этот самый Р. Р. привез рабов и Уокера на Ки-Уэст, где их посадили в тюрьму около мыса Уайтхедз-Пойнт, чтобы в скором времени препроводить назад, в Пенсаколу. В узилище с невольниками обращались так гнусно, что не найдется слов для описания этого, а Уокера судили на скорую руку. На основании свидетельских показаний Робертса его приговорили к штрафу, стоянию в колодках у позорного столба и наложению клейма SS — то есть Slave Stealer, Похититель Рабов.
Еще более позорно то, что Джонатану Уокеру пришлось просидеть в тюрьме целый год уже после того, как приговор привели в исполнение. Мне тоже должно быть стыдно за это: хотя мысли мои были всецело заняты угасанием Асмодея, затоплением нашего дома и проказами моей троицы, мне все-таки следовало проявить больше сострадания к судьбе несчастного Уокера, побыстрее заплатить за него штраф и возместить судебные издержки, за неуплату которых его и не выпускали так долго.
День, когда эти двое, Уокер и Робертс, встретились посреди моря, и предопределил мою дальнейшую судьбу. Уокер вскоре открыл мне глаза, а я, соответственно, открыла свой кошелек для нужд аболиционистов, действовавших в северных штатах ради освобождения рабов. А Робертс заставил меня немало потрудиться над тем, чтобы приблизить его крах; не только я, но и вся наша la famille с особым удовольствием практиковала ясновидение, чтобы перехватывать у него товары с тонущих судов. Вырученные таким образом деньги мы направляли на помощь невольникам — таким же, как те семеро, которых он силой захватил посреди моря на полпути к Багамам, на полпути к свободе.
И вот, когда я присела на край стола в своем кабинете и произнесла: «Рабы?» — я словно подожгла один из воображаемых длинных фитилей, опутывавших нас. Такое было время — плохое время, — когда Каликсто, Люк и прочие моряки с нашей «Сорор Мистика» спасли «Кимвра», который шел из Нового Орлеана в Балтимор и попал в шторм рядом с отмелью Сомбреро-шоул, имея в своих трюмах:
тысячу тюков хлопка, по большей части безнадежно испорченных морской водой; хотя после того, как они были взвешены и промаркированы в таможне Ки-Уэста, примерно три сотни из них приобрел некий бостонский негоциант по цене два доллара за тюк;
кукурузу в бочках, быстро намокшую и забродившую, так что газы, вырывавшиеся сквозь образовавшиеся в бочках щели, едва не лишили спасателей зрения; Каликсто приказал поджечь «Кимвр» до самой ватерлинии, чтобы спасатели могли делать свою работу на свету и на воздухе;
а также двоих рабов.
Это Люк услышал их, нашел и освободил, устремившись за ними в наполовину затопленный, наполовину объятый пламенем трюм, в то время как суперкарго[242] и капитан «Кимвра», оба родом из Луизианы, стояли на палубе «Сорор Мистика» и оплакивали потерю хлопка и кукурузы, то ли позабыв о рабах, то ли бросив их на произвол судьбы.
Каликсто прислал сообщение о кораблекрушении и о спасенном грузе в здешний морской суд с посыльным, отправившимся в Ки-Уэст на шлюпке. Поэтому среди моряков началось брожение и поползли слухи, хотя «Сорор Мистика» еще не вернулась к берегам острова; дело в том, что Каликсто наотрез отказался внести в опись спасенного имущества чернокожих рабов.
Вот почему похожие на воронов люди в черном явились к нам. Те двое, которые рискнули присесть, были капитаном «Кимвра» и судебным клерком, а передо мной стоял — точнее, раскачивался взад и вперед — суперкарго, явно намеревавшийся произнести речь от имени владельца судна. Он сделал бы это, если бы мог вымолвить хоть одно слово. Они явились в наше Логово, в мой кабинет, чтобы объяснить нам, как важно рассматривать рабов именно в качестве груза, то есть не пассажиров. Нужно сказать, что мысль не включать их в опись пришла в голову Люку, который хотел уберечь нас от соучастия в низменном и позорном деле. Кроме того, визитеры настаивали, что мы должны избавиться от рабов, как от подмоченного хлопка, ибо невольники тоже представляли товар. Конечно же, на правах главы дома я поддержала решение Каликсто, и в результате дело передали в суд.
Когда порой у меня возникало чувство вины за то, каким способом мы создали наше состояние, я постоянно вспоминала, как это делали остальные спасатели. Кстати, им всегда помогали взятки.
Именно взятки позволили сторонникам рабства повлиять на исход судебного процесса. Судья решил дело в нашу пользу, хотя мы отказались от каких-либо притязаний на вознаграждение за труды, и распорядился, чтобы владелец рабов (он не нарушил ни одного из действующих законов: ввоз невольников в Штаты, быстро терявшие единство, был запрещен еще в 1807 году, но продажа их из одного штата в другой по-прежнему оставалась легальной) выплатил нам одну треть их стоимости. Оценка «товара» производилась публично и самым позорным образом: прямо на открытом судебном заседании, во время процесса. Истинной целью этой тяжбы было не восстановление справедливости, не защита права собственности, не выплата доли спасателю, но утверждение законности рабства и права именовать рабов «грузом».
Таким образом, нам практически навязали, причем насильно, шестьсот долларов за перевозимый в Бостон хлопок и пятьсот долларов за рабов по имени Джеронимо и Питер. Хуже всего было то, что нам отказали, когда мы предложили внести сумму вдвое большую и выкупить их свободу. В конце концов нам
