нетрудно, бедняжка теперь и хрипит, и стонет, и плачет, и воспроизводит все прочие признаки тяжкой болезни, — но этого хватит не больше чем на день-два. Потом тело девочки станет выказывать признаки своего истинного состояния. Вскоре родные придут сюда, найдут смердящий труп и, вместе с другими путешественниками, пожелают прочесть молитву, вспомнить слова апостола Павла и предать ее тело, это самое тело, морской пучине, отправить его на самое дно, хотя болезнь, возможно, уже начала делать свое дело, и в итоге корабль может стать плавучим моргом.
Да, ее тонкие руки уже коченеют, пальцы едва сгибаются, зрение становится все хуже по мере того, как глазные яблоки перестают повиноваться управляющим ими мышцам. Не без усилий я склоняю ее золотое чело над страницей, чтобы наставить и просветить того, кто прочтет мои заветы, мою последнюю «Книгу теней». Я полагаю, что ты, сестра… Впрочем, теперь мне предстоит состязаться с самим временем, а потому — скорее, вперед!
Вернее, назад. Вернемся к тем временам, когда моя душа обитала в моем собственном теле. Назад, к той поре, когда я была жива и опять бежала от самой себя. Нет, я не так выразилась — не в бегах же я находилась. Скажем так: я отбыла на поиски чего-то. Смысла жизни? Да, пожалуй, именно его.
Звучит иронически.
В каком это было году? На сей раз пусть отправной точкой станет 1837 год; к тому времени я прожила в Штатах уже десять лет, распрощавшись не только с моей родной Францией, но и с законами божескими и человеческими. К тому же в течение этих десяти лет я пала так низко, как уже не опущусь никогда. И мне захотелось бежать. Куда мне было податься? Ах, все равно, лишь бы в какое-то другое место. И вот я снова отправилась в путешествие, как печальная странница в смятении спрашивая себя: удастся ли мне когда- нибудь избыть свою истинную сущность и оставить позади все, что связано с ней?
Где находилось это «другое место»? Alors,[3] пусть я еще не знаю, где закончится моя нынешняя повесть, но мне известно, где она началась. Итак, отправляемся в путь.
В Гавану.
Часть первая
НИГРЕДО
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ах, какое зрелище представляет собой Гаванская бухта при свете уходящего дня!
Этот вид накрепко врезался мне в память, потому что мы приплыли туда на закате и, к вящему нашему сожалению, не замедлили узнать, что не имеем достаточно времени, чтобы успеть зайти в нее до наступления темноты. Нам недвусмысленно дали это понять выстрелы пушек с форта Морро. Гавань, как и сам город, закрывалась до следующего восхода солнца. Слабым утешением стало замечание капитана: по его профессиональному мнению, в гавани было слишком много судов, чтобы плавать по ней ночью. Поэтому мы подыскали место получше на внешнем рейде, у самых стен форта Морро — мы могли слышать, как городские часы отбивают каждую четверть часа, — легли там в дрейф и на всю ночь отдали себя на волю волн и ветров.
На исходе нашего долгого плавания мне в течение многих тягучих часов довелось любоваться тем, как серебристо-зеленые берега острова Куба медленно вырастают из морской синевы. Нетерпение мое возрастало, хотя мне еще было неведомо, что «Афей», на борту которого мы выплыли из Саванны, затеял гонку с заходящим солнцем, словно преследуя его. Если бы я знала, что каждый вечер пушки форта Морро возвещают о закрытии гавани и всего города на ночь, я бы слегла от нервного расстройства, так велико оказалось бы мое огорчение. Ибо, отправляясь в Гавану, я не имела ни малейшего представления о том, что или кто меня там ждет.
Встретит ли меня Себастьяна д'Азур, — та самая, когда-то открывшая мой дар, моя мистическая сестра, soror mystica, с которой я так давно не виделась? После разразившейся во Франции революции она позабыла о славе придворной художницы и удалилась в свой замок, тихо ветшающий где-то на побережье Бретани. Может, Себастьяна действительно ждет меня на Кубе? И кого она подразумевала под местоимением «мы»? На кого намекала столь таинственным образом? «У нас есть для тебя сюрприз», говорилось в ее письме, полученном мной в Сент-Огастине.[4] Может, мне предстояла встреча с ее консортом[5] по имени Асмодей, этим фальшивым демоном? Он возненавидел меня с первого взгляда и делал все, чтобы мне навредить. Но если вспомнить, отсутствие Себастьяны однажды стало для меня сюрпризом — тогда, в Нью-Йорке, много лет назад. Я сбежала туда из Флориды — потерянная, отчаянно нуждавшаяся в помощи. Себастьяна направила меня туда (уже не в первый раз она распорядилась моей судьбой), прислав мне письмо с соответствующими указаниями. Однако по прибытии в Нью-Йорк я обнаружила другое послание, где Себастьяна просила простить ее за отсутствие, рекомендовала отправиться в дом, полный развратных ведьм, и поручала меня их заботам. (Пойми меня правильно, моя неведомая сестра, читающая эти строки: я полюбила этих жриц любви и до сих пор скорблю о том, что их уже нет рядом со мной, а дом наслаждений, принадлежавший Герцогине, остался далеко в прошлом.) Скорее всего, я или, точнее, мы — ведь на борту «Афея» у меня имелся спутник — пошли бы по городу одни, проталкиваясь сквозь толпу гаванцев, и у нас не было бы никакой подсказки, где и кого искать, кроме единственного сведения из письма Себастьяны: где-то в Гаване живет монах, которого она обозначила одной буквой К.
Несмотря на эту неопределенность, я все равно надеялась, что смогу все быстро выяснить. Вот отчего каждая волна, отделявшая нашу шхуну от заветного причала в Гаване, вызывала у меня ненависть. Следует отметить, что, пока мы пересекали пролив, отделяющий Кубу от Америки, волн мы встретили довольно мало. Наше шестидневное плавание, начавшееся в Саванне, протекало гладко, но медленно: временами мы попадали в штиль, и тогда судно дрейфовало, дожидаясь ветра.
Потом на горизонте наконец показалась вершина Пан-де-Матанзас, и вид этой горы, похожей на огромный каравай хлеба, испеченного рукой великана, очень скоро уже мозолил глаза всем пассажирам корабля. Тем сильнее мы обрадовались, когда корабль подошел ближе к острову и стали видны возделанные плантации, обрамленные высокими пальмами, словно вальсирующими под порывами ветра. Там росли сахарный тростник и кофе. Когда мы еще ближе подошли к берегу, мы смогли рассмотреть в мельчайших подробностях маяк и форты Морро и Пунта, расположенные по обеим сторонам от входа в гавань. Они походили на два огромных каменных кулака — или на две руки, схватившие узкий проход в бухту за горло с явным намерением удушить. А позади, неясно различимый в тумане, как моя будущая судьба, виднелся город, карабкающийся по крутым склонам: пастельные домики с красноватыми черепичными крышами.
Все паруса «Афея» были распущены и стремились уловить легчайшие дуновения ветерка, хотя бы часть тех воздушных потоков, что раскачивали пальмы. Но эта попытка не слишком помогла нам продвинуться к гавани, чтобы войти в сапфировые прибрежные воды острова и наконец покинуть струи Гольфстрима, переливающиеся множеством разнообразных цветов и оттенков. Теперь я понимаю, что мы
