смысла. Я забыла о Ремесле в годину горя и нужды. Как и саму жизнь. Но в Гаване я почувствовала в себе силу: шагая по улицам, я отпустила свои чувства на волю и впитывала в себя этот город.
Я еще не могла понять, что происходит, но чувствовала себя счастливой.
Найду ли я К.? Встречу ли Себастьяну? Совсем недавно я тревожилась о том, сумею ли найти монаха и встречусь ли с той единственной, кто способен помочь мне. Теперь же меня совершенно не беспокоило, кого я встречу или найду — лишь бы не мертвых солдат. Почему? Ответ был прост: на улице Калье-Обиспо, рядом с Каликсто, я ожила. Но в тот же самый день я вступила на путь смерти, поскольку в Гаване…
Alors, посмотрите сами на этот город.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Путешественник, впервые попавший в Сан-Кристобаль-де-Габана… Именно так звучит официальное имя кубинской столицы, названной в честь Христофора Колумба. Кубинцы отвергли все попытки испанских властей найти городу новое имя: сначала Хуана, в честь дочери Изабеллы и Фердинанда; потом Фернандина, в честь самого короля Фердинанда; и, наконец, Аве-Мария. Однако от всех новых прозвищ Куба сумела отбояриться и вернулась к изначальному индейскому названию. Итак, впервые прибывшего сюда путешественника неизменно завораживают имена местных улиц и лавок. Да, кубинцы мастерски выбирают названия для своих улиц и лавок, а тем более для городов и провинций. И вот я, двуполая ведьма, менее двенадцати часов тому назад убившая человека, бродила кругами по Гаване в поисках безымянного монаха, моей soror mystica и неких обещанных мне «тайн». Конечно, я явилась сюда не как обычная путешественница, но все равно была очарована. Очарована и благодарна древней Гаване за то, что та отвлекла меня от тягостных размышлений.
Я привыкла к тому, что в мире коммерции лавка носит имя владельца, которое помещается на вывеске рядом с каким-нибудь выразительным символом, поясняющим, чем здесь торгуют. Например, слепого Купидона обычно рисуют на стенах домов терпимости. Бродя по улицам Гаваны, я встретила такие заведения, как «Лас деликас де лас дамас» («Услады дам»), «Ла круз верде» («Зеленый крест») и «Эль леон де оро» («Золотой лев») — прелестные имена! Еще забавнее показались мне такие названия улиц, как Ла-Ректитуд (Прямолинейность), Ла-Интегридад (Девственность), Ла-Пробидад (Честность) и Ла-Буена-Фе (Правая Вера). Наверное, устремления жителей этих улиц не сводились исключительно к успехам на ниве коммерции. Но сейчас, по прошествии стольких лет, мне памятна лишь одна из гаванских улиц.
Да, это она, Калье-Обиспо. Мы с Кэлом прошли по ней вдоль бесконечной череды лавок до самого конца, где улица упиралась в городскую стену, делившую Гавану на две половины, старую и новую. Раздобыв карту, мы вознамерились обойти главные улицы кубинской столицы, как они обозначены на этой карте. Таким образом, мы проследовали вдоль Калье-Обиспо, ибо та пересекала большую часть города в центральной его части.
Как уже было сказано, улицы Гаваны были узкими. Порой они казались не дорогой для экипажей и пешеходов, а незастроенным пространством между домами, по бокам примыкающими друг к другу впритык. Верхние этажи нависали над проезжей частью, и дома смотрели на мостовую из-под насупленных бровей, будто хвастались перед прохожими своими балконами с затейливыми коваными решетками, напоминающими не то боевые шрамы, не то хирургические швы на выцветшей на солнце коже пастельного оттенка. Над узкими улицами тут и там натягивались тенты. Их полотнища с прорезями, куда могла стекать дождевая вода, укрывали лавки от палящего полуденного зноя, немилосердного даже в самый разгар весны.
На затененных улицах царил полумрак, а сами лавки казались гротами или пещерами, темными и прохладными. Витрины свидетельствовали о великом богатстве города: тут были и вина со всех концов света, и сверкающие бриллиантовые украшения, выделяющиеся благородным сиянием на фоне темного блеска черепаховых заколок и гребней, и пестрые украшения с Канарских островов; там были сотни шляпок и шляп, зонтиков от солнца и прочих вещей, необходимых для жителей юга. Конечно, мне они были не нужны, я довольствовалась синими очками, хотя их темные стекла, увы, делали сумрак гаванских лавок еще более непроницаемым для моих глаз и мне иногда приходилось ощупывать пол носком сапога и проверять каждую ступеньку на лестнице, прежде чем ступить на нее. Один раз, чтобы не потерять равновесия, мне даже пришлось опереться на руку Каликсто, как поступают в таких случаях дамы. Хорошо, что я вовремя вспомнила, в какое платье одета, и поспешила отнять руку, хоть и не сразу. Видимо, именно это невольное движение побудило моего спутника заговорить со мной.
— Прошлой ночью… — начал он нерешительным тоном.
Но тут же замолчал, потому что я остановилась — признаюсь, тоже довольно неожиданно — перед лавкой, торгующей всевозможными сладостями. На витрине лежали соты, полные шоколадных конфет, марципанов и миндальных пастилок, а также фрукты, типичные для Кубы, однако для меня совершенно диковинные: саподилла, аннона, маранокс и так далее и тому подобное. К моему стыду, это изобилие так очаровало меня, что я позабыла о Каликсто и его словах, пожирая взглядом пирожные, словно сам вид их изгнал из моей головы все посторонние мысли. Helas, заткнуть рот этому парню оказалось не так-то легко. Он заговорил вновь. Вернее сказать, он решительно продолжил разговор. В его голосе даже послышалась некая одержимость.
— Ночью… Когда мы с Диблисом… Ну… Ты… В общем, я тебя видел.
— Oh? Mon Dieu, — проговорила я громко и торжественно, прижавшись носом к стеклу витрины. — Ces gateaux-la![32] Какие они вкусные на вид, посмотри!
Я понимала, что не могу помешать Каликсто задавать вопросы, но все-таки надеялась увильнуть от прямого ответа, хотя поклялась все объяснить.
Каликсто озадаченно умолк, слишком вежливый для того, чтобы настаивать. Но я понимала, что le pauvre[33] может взорваться в любой момент, а потому почла за благо продолжить.
— Ты не ошибаешься, если… — проговорила я на самом элементарном английском, поскольку в ту пору он был единственным наречием, на котором мы имели шансы понять друг друга. — Ты не ошибаешься, если считаешь, что видел прошедшей ночью нечто… особенное. Так и было.
Тут готовое спорхнуть с моих губ признание потонуло в бессвязном лепете, ибо я вспомнила, как давным-давно, в те времена, когда Себастьяна вводила меня в мир теней, она сказала мне: «В мире есть необъяснимые вещи». Помню, что эти слова удержали меня от множества вопросов, готовых сорваться с моего языка. С другой стороны, я обещала Каликсто открыть правду и все объяснить. Кроме того, смерть Диблиса не входила в число необъяснимых вещей, связанных с миром теней: я смогла бы объяснить ее, не прибегая к таким словам и понятиям, как «воздействие силою воли», «левитация» и так далее. Bref,[34] я могла бы солгать. Итак, что мне делать? Что делать?
В любом случае следовало соблюдать осторожность, избегать опрометчивости, ибо я хорошо знала: когда мы, сестры, испытываем на крепость рассудок смертного, мы играем с огнем и ходим по лезвию бритвы.
Достаточно ли силен духом Каликсто, чтобы, не повредившись разумом, перенести знакомство с царством тьмы? «Книги теней» пестрят историями скорбящих сестер, которые навек помрачили свет в очах тех, кого намеревались спасти. Не всегда правда приносит пользу — порой она становится причиной непоправимого. Что же Каликсто? Возможно, юноша действительно не такой, как все, и более походит на
