погода, и мы даже помыслить не можем о сне. Вылетающий изо рта теплый воздух тут же покрывает изморозью наши небритые лица. Предлагаю прорыть нишу в боковой, узкой части окопа, чтобы туда можно было забраться и немного поспать. Пауль одобряет мою идею, и мы тут же беремся за работу.
К нашему удивлению, день проходит без наступления советских войск. В небе сгущаются облака, и начинает идти снег. Иногда тишину прерывают одиночные винтовочные выстрелы и приглушенные хлопки разрывающихся пуль. Русские снайперы теперь используют разрывные пули, при попадании в цель они вырывают из тела огромные куски мяса. Время от времени наши пулеметчики отвечают короткими очередями.
После наступления темноты нам раздают пайки. По случаю Сочельника мы получаем картофельный салат с куском мяса. Вместо кофе сегодня чай с ромом. Кроме того, каждому из нас достается по так называемому «подарку для фронтовика» — две пачки сигарет и рождественское печенье. Наш командир получил их несколько дней назад и приберег специально к Сочельнику. Мы с Паулем выкладываем полученные из дома подарки на плащ-палатку. Кроме конфет, заботливо завернутых матерью, я обнаруживаю маленькую искусственную еловую веточку, украшенную серебряной мишурой и крошечными грибочками, а также рождественскую свечу в маленьком подсвечнике.
— Здорово! — восхищается Пауль, взяв в руки веточку. — Теперь мы сможем по-настоящему отпраздновать Рождество!
— Конечно, почему же нет? — соглашаюсь я. Завешиваем наш тесный окоп плащ-палаткой. Затем опускаемся на колени и зажигаем свечку, которую Пауль поставил на кусок посылочного картона. Мы вспоминаем о наших близких, о далеком доме и угощаемся печеньем с чаем. Ром, добавленный в чай, слегка ударяет в голову.
Пауль нарушает неожиданно возникшую паузу и говорит:
— Счастливого Рождества!
— Счастливого Рождества, Пауль! — отвечаю я. Удивляюсь тому, что мой товарищ первым запевает рождественскую песню, обычно инициатива редко исходит от него. Он затягивает «Тихую ночь», и я подхватываю. Наши голоса звучат пафосно, и Пауль тоже замечает это.
Спев несколько строчек, он начинает другую песню. «О, придите все правоверные, радостные и торжествующие!..» Голос Пауля звучит мягко и печально. Он прекращает петь и пожимает плечами.
— Не получается!
Я понимаю, что он хочет этим сказать. Сейчас не лучшее время для исполнения рождественских песен — не то настроение, наши мысли заняты недавними событиями, мы не можем не думать о погибших у нас на глазах товарищах. Всего несколько часов назад мы потеряли Дрейера и двух юных панцергренадеров, а три дня назад — Вилли Краузе и Фрица Кошински, не говоря уже о других. Они так же, как и мы, ждали этого Рождества, мечтали, надеялись на лучшее. Мы знаем, что родные прислали им письма и подарки, которые они теперь никогда не получат, но родственники пока не знают об их гибели.
Наши печальные мысли прерывает знакомый свист снарядных осколков. Значит, Иван все-таки не дал нам желанной передышки в канун Рождества. Мы задуваем свечу и вглядываемся во тьму. По всему фронту в ночное небо взлетают цепочки трассирующих пуль.
— По крайней мере, у нас есть праздничная иллюминация накануне Рождества, — горько шутит Пауль.
На передовой по-прежнему все спокойно, однако в следующее мгновение мы слышим знакомый, ни на что не похожий звук.
— «Сталинские органы»! — раздается чей-то крик.
Мы ныряем в окоп, и через минуту раздается оглушительный взрыв — вражеская ракета попадает в ящик с боеприпасами. Русские еще дважды «играют на органе», а затем снова устанавливается тишина.
Вместе с такими мыслями приходят и воспоминания о прошлых боях. Перед моим мысленным взглядом встают яркие картины сражений близ Рычова на берегу Дона, которые я, наверное, никогда не забуду. Меня охватывает такой же ужас, как и тогда. Я начинаю тихо и истово молиться о том, чтобы выйти из очередного боя живым и невредимым.
Обстрел длится около двух часов. Затем кто-то громко кричит:
— Идут!
Наконец-то! Я облегченно вздыхаю. Однако от тягостных мыслей все равно никуда не деться — я знаю, что не все из нас, поднявшись сейчас в атаку, выживут в этом бою. Тем не менее радуюсь тому, что смертоносный обстрел прекращается. Становлюсь за пулемет рядом с Паулем и чувствую, что сейчас для меня перестает существовать все, кроме наступающего врага. Советская артиллерия теперь бьет не так сильно. Когда мы открываем огонь, то испытываем лишь желание защищать собственную жизнь и не допустить, чтобы противник ворвался на наши позиции.
Прямо у нас над головами пролетают снаряды наших дальнобойных пушек. Кажется, будто огонь открыли одновременно не менее ста орудий. Затем вперед стремительно выдвигаются наши танки и противотанковые орудия, которые начинают прямой наводкой бить по первым волнам вражеской атаки. У врага нет ни малейших шансов приблизиться к нашим позициям. Немецкие пулеметы останавливают группки советских солдат, сумевших в отдельных местах прорваться через линию обороны и намеревающихся обойти нас с флангов.
Вечером мы узнаем, что наши снаряды оснащены ударными взрывателями, увеличивающими их убойную силу. В результате враг несет огромные потери, и мы не можем не испытывать удовлетворения по этому поводу. Противник сам виноват, если пошел в наступление в праздничный день.
Во второй половине дня советские войска пытаются выбить нас с позиций новым огневым валом и наступлением пехоты. Вторая попытка оказывается столь же неэффективной, что и первая. Теперь мы знаем, что противник имел намерение уничтожить нас именно в день праздника — сами русские празднуют Рождество в начале января. Наши потери относительно низки, хотя несколько человек все-таки погибло. Мы узнаем, что советские войска потеряли на нашем участке передовой несколько танков «Т-34». Похоже, что они решили сделать передышку, во всяком случае, в следующие дни боев нет.
