— Вот как? О чем же?
В глазах Харснета вспыхнул неподдельный интерес.
— Вполне возможно, что были и другие убийства. Мы с вами находимся на границе двух графств — Кента и Суррея. Коронеры не всегда обмениваются информацией, а некоторые вообще относятся к своим обязанностям спустя рукава. Как коронер Броун.
Харснет кивнул в знак согласия.
— Вы правы, сэр, благодарю вас. — Он одобрительно посмотрел на меня. — Я поговорю с другими коронерами.
— Мне известно по крайней мере об одном странном убийстве, произошедшем недавно на этом берегу реки Темзы. О нем рассказал один из моих клиентов. Я обращусь к нему за дополнительными деталями.
— Отличная идея. Еще раз спасибо.
Он вздохнул.
— А теперь идемте в Ламбет. Человек, который нашел тело, будет ждать нас там.
Мы шли по южному берегу реки. Вскоре дома уступили место обширным болотам. Посреди топи покачивались под ветром высокие камыши. Сухие участки земли были обработаны и засеяны овощами коттерами, поселившимися здесь же, в глинобитных домишках.
«Ну и тоскливая здесь, должно быть, жизнь», — подумал я.
— Архиепископ Кранмер очень высоко оценивает вас, — нарушил молчание Харснет. — Он говорит, что, если бы не вероломный слуга, вы могли бы спасти лорда Кромвеля три года назад.
— Он слишком добр ко мне. И все же с тех пор я стараюсь избегать подобных ситуаций.
— Вы ввязались во все это ради своего друга. Это богоугодное дело, дело чести.
Он помолчал.
— Честь — большая редкость при дворе, в тех кругах, в которых мне приходится вращаться.
Я поймал себя на том, что начинаю испытывать все большую теплоту по отношению к этому человеку, несмотря на то, как скверно началось наше знакомство.
— Долго вы являетесь королевским коронером? — поинтересовался я.
— Я всего лишь его помощник. По большей части моя работа связана со смертями, происходящими в Лондоне. А вообще-то я получил эту должность шесть лет назад.
Он внимательно посмотрел на меня и добавил:
— Еще при лорде Кромвеле, упокой, Господи, его душу. Сейчас для реформаторов наступили трудные времена. Мы ходим по лезвию бритвы.
— Сегодня видел, как в темницу потащили мясника. По словам жены, за то, что он продавал мясо в Великий пост.
Харснет понимающе кивнул.
— Сегодня утром констебли получили приказ задержать всех мясников, подозреваемых в торговле мясом во время Великого поста. Этих несчастных подвергнут не очень тактичному допросу с целью узнать имена их покупателей. В результате те, кто ставит Слово Божье выше древних правил религиозной диеты, будут арестованы. Вот как преследует нас нынче Боннер.
Харснет улыбнулся злой улыбкой, отчего на мгновение его лицо стало неприятным.
— Впрочем, они могут обнаружить в своих сетях рыбу, которая окажется им не по зубам. Например, в нарушении Великого поста обвинили графа Сюррея, сына герцога Норфолка. Вы знакомы с его стихами?
— Боюсь, что нет.
Мне, конечно, было известно, что сын главной фигуры во фракции папистов пишет стихи.
— Уже находясь в тюрьме, он написал новую поэму. Она посвящена Лондону.
Харснет процитировал:
Я вспомнил о том, как Роджер цитировал Родерика Мора, и на секунду передо мной вновь возникло его лицо. Я вздохнул и посмотрел на Харснета.
— Значит, Сюррей видит Лондон Вавилоном, каким тот предстает в Книге Откровения?
— И который будет разрушен, когда Господь придет, чтобы вершить суд над миром.
Он смотрел на меня, ожидая моей реакции.
— Я думал, Вавилоном обычно называют Рим, и никогда не мог расшифровать смысла Книги Откровения.
Харснет склонил голову.
— Если вы почитаете Откровение внимательнее, то обнаружите, что там предсказано не только как, но и когда наступит конец света.
Не дождавшись от меня никакой реакции, он снова грустно улыбнулся.
Дальше мы шли молча. Наконец затянувшееся молчание нарушил Барак.
— Как здесь покойно! — заметил он.
Я кивнул. На тропинке, кроме нас, не было ни одной живой души. Слева неспешно несла свои воды Темза, а на грязных лужах время от времени вздувались и лопались пузыри. С правой стороны ветер с шорохом шевелил заросли камыша, на противоположном берегу виднелись дома и лачуги Лондона — «логова злобы», как окрестил его Сюррей.
— Здесь будет довольно людно, когда начнется рабочий день, — заметил Харснет. — По этой дороге до самого вечера будут ездить и ходить люди.
Он снова повернулся ко мне.
— Архиепископ сказал, что вы взялись представлять интересы Адама Кайта. Как он?
— Очень сильно поврежден умом. Вам известно, что с ним произошло?
— Наши викарии дружат, и я раз или два встречал на собраниях его родителей. Они производят впечатление честных, здравомыслящих людей.
— Так и есть, — откликнулся я, гадая, что он имел в виду под словом «собрания».
Уж не противозаконные ли встречи тайного общества по изучению Библии?
— Мне известны опасения преподобного Мифона относительно того, что мастер Кайт может быть одержим нечистым, — заговорил Харснет. — Как бы то ни было, я думаю, ему лучше оставаться там, где он находится. Если он вновь надумает выкинуть какой-нибудь номер, Боннер устроит другой спектакль, где парню отведут главную роль. На вершине костра.
— Совершенно справедливо, сэр, — с чувством ответил я. — Полностью с вами согласен.
На Темзе начиналась жизнь, и ее серая поверхность расцвела белыми пятнышками парусов. Облачный фронт поднялся еще выше и закрыл солнце. На нашем берегу все чаще встречались большие лужи, оставленные приливами. Впереди, рядом с одним из таких грязных водоемов стояла одинокая фигура пожилого рабочего в блузе и широкополой кожаной шляпе. Он следил за нашим приближением прищуренными испуганными глазами, посаженными близко друг к другу на помятом лице. Харснет сошел с дорожки, и его башмаки с хлюпаньем погрузились на шесть дюймов в жидкую грязь.
— Осторожно, сэр! — крикнул ему Барак. — Эта трясина может засосать вас.
Мы с опаской последовали за ним туда, где ждал пожилой рабочий. Круглая лужа, возле которой он стоял, была, наверное, футов двадцати в диаметре.
— Как поживаете, Уилоуз? — приветствовал его Харснет. — Давно нас ждете?