Мне представляется, что мой перевод точнее передает эту заданную в самом начале пропасть, которая, однако, оказывается преодолима сходством двух отважных сильных людей.
Конечно, культ сильного человека был Киплингу присущ, — сильного, но справедливого.
В стихотворении «За уроженцев колоний» появляется еще одна важная для Киплинга тема — романтический прогрессизм. Вот как звучат четыре завершающие строчки из него в переводе А. Оношкович-Яцыны, названном «Туземец»:
Перевод этот мне кажется крайне неудачным из-за употребления слов «затянуть» и «захлестнуть», звучащих по-русски страшновато. Затянуть мир в петлю? Захлестнуть его петлей? Не исключено, что ни Оношкович-Яцына, ни ее критики и редакторы Гумилев и Лозинский не поняли, что речь идет о протянутом по морскому дну телеграфном кабеле, обеспечивающем связь между людьми.
Я перевел эти строки вот так:
Радостный прогрессизм возведен Киплингом на романтический уровень, что вполне сходно с настроениями незадолго до того столь же радостно приветствовавшего всякий технический прогресс Жюля Верна! Технический прогресс для большинства образованных людей того времени был очевидным бесспорным благом. Собственно, некоторые сомнения в ценности прогресса возникали только после мировых войн, когда выяснялось, что прогресс наблюдается и в производстве оружия. Но в целом в XX веке прогрессизм был в ходу — целый жанр научной фантастики развился вслед за Ж. Верном и Г. Уэллсом. А какой гимн самоотверженному труду ради прогресса у Стругацких («Понедельник начинается в субботу»)! Да и трудно не отдать должного техническому прогрессу, общаясь с людьми по интернету и выискивая информацию, пользуясь «Гуглом».
Еще одно «прогрессистское» стихотворение Киплинга — «Королева» — начинается вот как:
Но романтика Киплинга не сидела в каменном веке или средневековье, она была его современницей, жила «здесь и сейчас». Она просто «водила поезд девять семь»…
Кстати, машинист, как один из владык над техникой, персонаж крайне важный как в стихах, так и в прозе Киплинга. Тут тоже прослеживается сходство с Маяковским, можно вспомнить его слабую поэму «Летающий пролетарий», или другое выражение того же прогрессизма: «… я привез из Парижа «рено», а не духи и не галстук!» Преувеличенное преклонение перед техникой, как перед особым романтическим явлением и чуть ли не главным содержанием нынешнего дня — еще одна черта, общая у этих двух поэтов. Между прочим, «романтизация сегодняшнего дня», романтизация повседневной жизни — одно из важнейших требований так называемого соцреализма. Но советское казенное литературоведение, естественно, не желало видеть, что эта романтизация задолго до советской литературы жила у такого для них сомнительного автора, как Киплинг.
Особняком стоит у Киплинга стихотворение «Холодное железо». Написано оно в жанре притчи, который Киплинг очень любил. Его рефрен — «Холодному железу подвластен род людской». И смысл этого рефрена Киплинг опровергает на протяжении всего стихотворения, и каждый раз по-разному. То упор делается на отрицании железа, как орудия насилия, то важнее автору упор на слове «холодное», когда он утверждает необходимость человеческого тепла в отношениях между людьми, а то — и вот так:
Это единственное у Киплинга по сути своей христианское стихотворение. При этом личная киплинговская философия абсолютно не религиозная, а скорей позитивистская, как и у большинства крупнейших литераторов рубежа веков.
Неизбежно возникает вопрос: как позитивист может быть романтиком? Ответ кажется почти парадоксальным: да, Киплинг романтический писатель, но философски сам он, как личность, романтиком никогда не был. Он ощущал себя писателем для молодежи, иногда даже детским писателем и чувствовал себя, как всякий последовательный позитивист, прежде всего педагогом, воспитателем тех, для кого пишет, тех, кому он всей душой желал, чтобы они усвоили главные общечеловеческие ценности, которые в
