движение транспорта, ночные бродяги из Гринвич-Виллидж, глаза Майкла, обращенные на Роуан. И она, спокойная, отдаленная, гораздо менее, чем он, склонная разговаривать.
Это не было сном. Всему виной тревога: она приходит снова, заставляет вернуться в жизнь и зажимает в прочных тисках. Как, интересно, они выглядят, когда вместе лежат в постели? Становится ли ее лицо таким, словно вырезано изо льда? А он? Сатир, вырвавшийся из лесов? Ведьма прикасается к ведьме; ведьма на ведьме…
Увидит ли Бру на каминной доске нечто подобное?
«На память о том, как вы держали ее в руках». Вот что он написал бы на карточке Роуан. И там же была бы синеглазая Бру, смотрящая на нее с уютного ложа из тонкой дорогой ткани… Да, ткань должна быть цвета глаз Бру – не забыть сказать об этом.
И это должно быть решение Роуан и решение Майкла, нужно ли хранить эти два подарка рядом, как делает он, десятилетие за десятилетием, словно идолов, которым поклоняются, или передать их Майклу и ребенку Моны. И может быть, большие стеклянные глаза прекрасной Бру будут смотреть на малыша. Увидят ли они кровь ведьм, как увидит когда-нибудь он сам, если отважится на путешествие в те края… Пусть даже спустя некоторое время после того, как ребенок придет в этот мир, как у них говорится… Если он осмелится только последить за всеми ними – за Семьей из Рода Ведьм, Семьей из легендарного сада, где когда-то прогуливался дух Лэшера и где были преданы земле его останки, из сада, который может скрывать в своих зарослях другого призрака, подсматривающего через полупрозрачное зимнее окно.
Глава 33
Пирс забрал их из аэропорта, слишком воспитанный, чтобы спрашивать о владельце самолета или о том, где они побывали. Он страстно желал поскорее доставить их на строительную площадку нового медицинского центра.
Было так тепло, что жара показалась Майклу удушающей. «Мой тип города, – подумал Майкл. – Рад возвращению, но все же совершенно не уверен ни в чем: будет ли продолжать расти трава, будет ли Роуан по-прежнему теплой и доверчивой в моих объятиях, смогу ли я быть в стороне от того высокого человека из Нью-Йорка, с которым познал самую удивительную дружбу?»
И прошлое… Прошлое больше не было весельем, как он думал раньше, и никогда не будет таковым, но что-то наследуется вместе с его тяготами, его проклятиями и тайнами.
«Перестань всматриваться в мертвые тела; забудь старика, скорчившегося на полу, и Эрона. Куда ушел Эрон? Вознеслась ли душа его к свету, где все деяния наконец получают оценку и прощение? Прощение – столь бесценный дар для нас».
Они вышли из огромного прямоугольника развороченной земли. Знак гласил: «Мэйфейровский медицинский центр». Там была дюжина имен и дат. И что-то еще, слишком мелкое и неразборчивое для его слабеющего зрения.
Он подумал, останутся ли глаза такими же синими, когда окончательно утратят способность видеть. Случится ли с ним такое? Или он сможет по-прежнему пользоваться репутацией обольстителя, даже когда перестанет замечать восхищенные взгляды девушек, оборачивающихся ему вслед, или поднятые кверху уголки губ Роуан, сменившей гнев на милость.
Он пытался сфокусировать внимание на строительной площадке, чтобы осознать то, что говорил ему разум: что прогресс потрясающий, что несколько сотен мужчин трудятся здесь, возводя четыре блока, что строительство Мэйфейровского медицинского центра действительно развернулось всерьез.
Не показалось ли ему, что на глаза Роуан навернулись слезы? Да, благородная леди с коротко подстриженными волосами, в пошитом на заказ костюме, делающем особенно стройной ее фигуру, молча плакала. Он придвинулся ближе – к черту все приличия, всю болтовню об уважении к частной жизни другой личности и прочую чепуху! Он крепко обнял жену и, найдя самое нежное место на шее, принялся целовать его, пока не почувствовал какое-то движение с ее стороны.
Майкл слегка наклонился, и Роуан, дрожащими руками обхватив его голову, сказала:
– Вы здорово поработали, вы все, я никак не ожидала такого.
Ее взгляд остановился на Пирсе, застенчивом Пирсе, который покраснел, услышав ее комплимент.
– Это мечта, которую подарили нам вы, Роуан. А теперь это и наша мечта. И поскольку главная наша мечта превратилась в реальность: вы снова здесь и опять с нами, теперь и другие мечты осуществятся.
– Вот теперь мы выслушали речь заправского адвоката, размеренную и в достаточной степени убедительную, – сказал Майкл.
Ревновал ли он ее к этому молодому парню? Женщины определенно влюблялись до безумия, когда в их поле зрения попадал Пирс Мэйфейр. Если бы только Мона могла видеть это, понять, что, возможно, он уготован для нее. Особенно теперь, когда после смерти Гиффорд ее сын постепенно отстраняется от своей невесты Клэнси. Все чаще Пирс садился поближе к Моне и пристально смотрел на нее. Да, быть может, и у Моны тоже начал возникать небольшой интерес к нему…
Майкл потянулся к щеке Роуан.
– Поцелуй меня.
– Это вульгарная демонстрация, – промурлыкала она. – Все рабочие уставились на нас.
– Надеюсь, что это так и есть, – сказал он.
– Пойдем домой, – шепнула она.
– Пирс, как поживает Мона? У тебя есть о ней сведения? – спросил Майкл.
Они уже сидели в машине. Он забыл, что это значит – ездить в нормальных автомобилях, жить в нормальных домах, видеть нормальные сны. Голос Эша пел ему во сне. Даже теперь в ушах звучал его мелодичный шепот. Увидят ли они Эша наяву когда-нибудь? Или странный гигант исчез за этими бронзовыми дверями, закрывшись от них наглухо, погрузился в дела своей компании, в свои миллиарды и, быть может, лишь изредка вспоминал об их с Роуан существовании – только в связи с какими-то случайными обстоятельствами. И все же они могли позвонить, могли приехать в Нью-Йорк, нажать на звонок глухой ночью и сказать: «Нам нужен ты!»
– Ах да, Мона, – сказал Пирс. – Ну, она ведет себя довольно странно. Когда папа разговаривал с ней, голос ее звучал так, будто она была где-то высоко, на воздушном шаре. Но у нее все в порядке. Она все время проводит с Мэри-Джейн. А вчера рабочие приступили к восстановлению дома в Фонтевро.
– Ох, как я рад слышать это! – с облегчением вздохнул Майкл. – Стало быть, они намерены спасти старый дом.
– Да, очевидно, этим следовало заняться, так как ни Мэри-Джейн, ни Долли-Джин не могли смириться с тем, что там все разрушается. Думаю, что и Долли-Джин стареет вместе с домом. Сейчас она выглядит как сморщенное яблоко, но, говорят, по-прежнему активна и передвигается самостоятельно.
– Я рад, что она там, – заметил Майкл. – Мне нравятся старики. – Роуан мягко рассмеялась, положив голову ему на плечо. – Может быть, пригласить тетю Вив пожить у нас? – спросил он. – А как теперь Беа? Что с ней?
– Ну, знаете, – ответил Пирс, слегка наклонив голову. – Сам по себе факт, что старуха Эвелин вернулась домой из больницы, – уже великое чудо. Но она нуждается в уходе. И догадайтесь, кто бросился на Амелия- стрит, чтобы кормить ее яйцами всмятку, заставлять ее разговаривать и взять все в доме в свои руки? Папа говорит, это лучшее средство против печали. Я думаю, что так проявляется материнская сущность.
– Все новости теперь – хорошие новости. – Роуан слабо улыбнулась. Голос ее звучал все так же низко и чуть хрипловато. – А девочки, должно быть, в доме, и о тишине следует забыть. Так что духи попрятались в стены.
– Вы считаете, что духи до сих пор здесь? – спросил Пирс с трогательной наивностью.
Благослови, Боже, Мэйфейров, которые никогда их не видели и не верят в них.
– Нет, сынок, – сказал Майкл. – Это просто большой прекрасный дом, и он ожидает нас. Как и новое поколение, которое грядет.
– Мэйфейры, еще не родившиеся на свет, – прошептала Роуан.
Они только что свернули на Сент-Чарльз-авеню и попали в божественный коридор зелени, дубов, одевшихся в ослепительно яркую весеннюю листву. Мягкий солнечный свет, редкое уличное движение… Прелестные дома, подобно вспышкам света, возникали один за другим.
«Мой город, дом… Все в порядке, рука Роуан в моей руке».
