Наулака: История о Западе и Востоке

В эту секунду Тарвин почувствовал, что его грубо вытолкнули из её жизни. Тем же вечером махараджа Кунвар встретил Тарвина на веранде гостиницы; Ник мерил веранду шагами и почти жалел, что не застрелил махараджу за тот взгляд, которым наградила его Кейт. С глубоким вздохом он благодарил Бога за то, что был здесь, рядом, мог видеть её и защитить её, а если понадобится, и увезти отсюда, в конце концов, и силой. Содрогаясь от ужаса, он представлял себе, как бы она жила здесь одна, под защитой лишь миссис Эстес.

— Я привёз это для Кейт, — сказал малыш, осторожно вылезая из экипажа с огромным свёртком в руках. — Пойдёмте со мной к ней.

Тарвин, не мешкая, вышел из гостиницы, и они поехали к дому миссионера.

— Во дворце все говорят, — сказал мальчик, — что она ваша Кейт.

— Я рад, что они так прекрасно информированы, — пробормотал Тарвин свирепо. — А что это вы ей везёте? — громко спросил он у махараджи, положив руку на свёрток.

— Это посылает ей моя мать, королева — настоящая королева, понимаете? Ведь я же принц. Она ещё велела на словах передать кое-что, только я не могу сказать вам этого. — И он шёпотом, как маленький ребёнок, повторял почти про себя, чтобы не забыть, слова матери. Когда они подъехали, Кейт была на веранде, и лицо её просветлело при виде мальчугана.

— Пусть стража встанет у входа в сад. Идите же и ждите меня на дороге, — приказал он своей охране.

Экипаж отъехал от дома, сопровождаемый солдатами. Малыш, все ещё держа Тарвина за руку, протянул свёрток Кейт.

— Это от моей матери, — сказал он. — Вы её видели. Этот человек может не уходить. Он… — мальчик помедлил, ища слово, — ваш возлюбленный, да? Ваша речь — это и его речь.

Кейт залилась румянцем, но не попыталась опровергнуть его слова. Да и что она могла сказать?

— Я должен сказать вам следующее, — продолжал он, — сказать перво-наперво, чтобы вы поняли. — Он говорил несколько неуверенно, по всей видимости, переводя с родного языка на английский, и при этом выпрямился во весь рост и отбросил со лба изумрудную кисть, свисавшую с чалмы. — Моя мать, королева — настоящая королева, — говорит: «Я так долго сидела за этой работой. Я даю её вам, потому что видела ваше лицо. То, что сделано, может быть уничтожено против нашей воли, а цыганские руки — воровские. Ради богов, следите за тем, чтобы цыганка не распустила нити, не уничтожила того, что я сделала, потому что в этом моя жизнь и моя душа. Берегите мою работу, которую я дарю вам, — ткань, которая целых девять лет была на ткацком станке». Я знаю английский лучше, чем моя мать, — сказал мальчик, переходя на нормальный тон.

Кейт развернула свёрток и вынула черно-жёлтый плед с ярко-красной бахромой, связанный довольно неуклюже. Вот чем королевы Гокрал Ситаруна заполняют свой досуг…

— Это все, — сказал малыш. Но похоже было, что уходить ему не хотелось.

Когда Кейт рассматривала жалкий дар, её горло сдавила судорога. Мальчуган, все это время не отходивший от Тарвина и не выпускавший его руку, начал заново дословно повторять материнское послание, не пытаясь объяснить, что оно означает, при этом его пальчики все сильнее и сильнее сжимали руку Тарвина.

— Передайте, пожалуйста, вашей матери, что я ей очень благодарна, — растерянно произнесла Кейт, не вполне владея голосом.

— Ответ должен быть другой, — сказал малыш и посмотрел умоляюще на своего высокого друга-»англичанина».

Неожиданно в голове Тарвина промелькнуло воспоминание о ленивых разговорах торговых агентов на веранде гостиницы. Он быстро подошёл к Кейт и, положив руку ей на плечо, прошептал хрипло:

— Разве вы не понимаете, что она имеет в виду? Это же сам мальчик… Ткань, которую она ткала целых девять лет.

— Но что же я могу сделать? — вскричала Кейт, совершенно сбитая с толку.

— Присматривать за ним. Постоянно и неустанно. Вы же очень сообразительная и разберётесь, что к чему. Ситабхаи нужна его жизнь. Она не должна добиться своего.

Кейт постепенно начинала понимать ситуацию. Все возможно в этом ужасном дворце, даже убийство ребёнка. Она уже догадалась о том, как ненавидят друг друга королева-мать и новая, молодая жена махараджи. Махараджа Кунвар стоял неподвижно в сумерках угасавшего дня, поблёскивая алмазами своей драгоценной одежды.

— Может, мне повторить ещё раз? — спросил он.

— Нет-нет-нет, малыш! Нет! — закричала она, бросаясь на колени перед ним и прижимая его худенькое тельце к своей груди с внезапной нежностью и жалостью. — Ник! Что мы будем делать в этой ужасной стране? — Она заплакала.

— Ну ладно! — сказал махараджа абсолютно безучастно. — Мне сказали уходить только после того, как вы заплачете. — Он кликнул стражу и экипаж и отбыл, оставив свой небогатый подарок на полу.

В полутёмной комнате слышались всхлипывания Кейт. Ни миссис Эстес, ни её мужа не было дома. Это маленькое словечко «мы», произнесённое ею, наполнило сердце Тарвина сладким трепетом. Он наклонился к ней и обнял, и Кейт не стала возражать и отчитывать его.

— Вдвоём мы справимся с любыми трудностями, — прошептал он, когда её голова легла ему на плечо.

Х

«Дорогой друг! Вы были вчера ко мне немилосердны и сумели сделать мою жизнь ещё труднее. Я знаю, что проявила слабость. Я расстроилась из-за малыша. Но я должна делать то, ради чего приехала сюда, и я хочу, Ник, чтобы вы укрепляли меня в моем намерении, помогали, а не мешали мне. Пожалуйста, не приходите несколько дней. Мне сейчас нужны все мои силы и вера в то, что я могу стать тем, кем хочу быть для этих людей, чтобы взяться за тот непочатый край работы, который лишь приоткрывается мне сейчас. Мне кажется, я и в самом деле сумею принести какую-то пользу. Прошу вас, дайте мне такую возможность, пожалуйста».

В этой записке, которую Тарвин получил на следующее утро, он находил все новые и новые оттенки скрытого смысла. Перестав строить бесчисленные догадки и предположения, он мог с уверенностью сказать себе лишь одно: несмотря на минутную слабость, Кейт твёрдо стояла на ногах, и заставить её свернуть с избранного пути будет нелегко.

Кейт приехала в эту страну не только ради того, чтобы бороться с горем и страданием, жившими во дворце. Это была лишь часть её работы. И если несчастья столь ужасны под сенью трона, что же должен тогда выносить простой народ?

Кейт отправилась осмотреть госпиталь.

— В больнице только один врач из туземцев, — говорила ей миссис Эстес по дороге, — и он всего лишь туземец, а это значит лентяй.

— Как здесь можно лениться? — вскричала её спутница. Они въезжали в городские ворота, и их обдало волной жара.

— В Раторе все очень скоро начинают лениться, — ответила миссис Эстес с лёгким вздохом, думая о тех высоких надеждах и отчаянных усилиях сделать хоть что-то, с которых начинал в Раторе её муж, и о том, как на смену им пришла обволакивающая апатия.

Кейт держалась в седле уверенно и смело, как и подобает девушке, выросшей на американском Западе: ездить верхом и ходить дети начинают там одновременно. Её не лишённая аристократизма фигурка казалась ещё стройнее и симпатичнее, когда она сидела на лошади. Внутренний свет, рождённый решимостью сделать своё дело, освещал её простое лицо, придавая ему духовную, возвышенную красоту. Её согревало сознание того, что она приближалась к своей цели, в течение двух лет притягивавшей к себе все её помыслы и мечты. Когда они свернули с главной улицы города, то увидели толпу, собравшуюся в ожидании у подножия лестницы из красного песчаника; лестница вела вверх, к площадке, на которой стояло белое трехэтажное здание с надписью «Государственная амбулатория». Буквы налезали друг на друга, а по обе стороны от двери сползали вниз.

Кейт почудилось, что она видит сон, когда бросила взгляд на толпу женщин в ярко-красных, темно- красных, синих, шафрановых, голубых, розовых и бирюзовых платьях из необработанного шелка. Почти у