Тарвин. — Подождите, пока я перекрою реку. — Он некоторое время молчал, как бы переваривая те сведения, которые только что получил от махараджи.
— А что, ваш город похож на этот? — спросил полуутвердительно махараджа, указывая на стены Ратора.
Тарвин уже в какой-то степени преодолел то презрительное чувство, с которым взирал на Гокрал Ситарун и на город Ратор. Теперь он относился к ним добрее, что вообще было присуще его натуре.
— Топаз в будущем станет крупнее, чем Ратор, — пояснил он.
— А когда вы были там, каково было ваше официальное положение? — спросил махараджа.
Тарвин, не говоря ни слова, достал из нагрудного кармана телеграмму, полученную от миссис Матри, и молча вручил её королю. Когда дело касалось выборов, то даже похвала насквозь пропитанного опиумом раджпута была ему небезразлична.
— Что это означает? — спросил король, и Тарвин в отчаянии всплеснул руками.
Он объяснил, как связан с правительством своего штата, и представил Законодательное собрание штата Колорадо одним из парламентов Америки. И если бы махараджа захотел обращаться к Тарвину официально, то ему следовало бы называть Ника достопочтенным господином Николасом Тарвином.
— Вроде тех членов провинциальных советов, которые иногда приезжают сюда? — предположил махараджа, вспомнив седовласых господ, которые время от времени навещали его и были облечены властью, лишь отчасти уступавшей власти вице-короля. — Но вы же не станете писать донесения в своё Законодательное собрание по поводу того, как я управляю своими владениями? — спросил он подозрительно, снова вспоминая приехавших из-за моря сверхлюбопытных эмиссаров британского парламента, плохо державшихся в седле и ведущих нескончаемые разговоры о хорошем управлении каждый раз, когда ему хотелось спать. — А главное, — прибавил он медленно, с расстановкой, когда они приблизились к дворцовым воротам, — вы ведь настоящий друг махараджи Кунвара, да? И ваша подруга, леди-докторша, вылечит его, правда?
— Да, — сказал Тарвин, и под влиянием внезапного порыва добавил: — Ведь для этого мы здесь и находимся!
XII
Безрезультатная экспедиция в мёртвый город, где находилась Коровья Пасть и где, по словам махараджи, следовало искать Наулаку, отняла у Тарвина два дня и чуть было не закончилась его гибелью в зубах священного крокодила. Тарвину хотелось сейчас одного: высказать махарадже все, что он о нем думает. Но, к сожалению, это было невозможно. Скучающий монарх, что было теперь совершенно очевидно, послал его в Гай-Мух либо для того, чтобы посмеяться над ним и тем самым прогнать ненадолго скуку, либо чтобы отбить у Тарвина всякую охоту заниматься розысками ожерелья. Но король был единственным человеком, от которого зависело, добьётся ли Тарвин своего — получит ли он Наулаку. И потому махараджа никогда не услышит от Тарвина, что он о нем на самом деле думает.
К счастью, махараджу так занимали работы, которые Тарвин затеял на реке Амет, что он не стал интересоваться у своего молодого друга, ездил ли тот за Наулакой в Гай-Мух. На следующее утро по возвращении из этого страшного места Тарвин получил аудиенцию у короля и, явившись к нему с видом человека, который не ведает страха и не знает разочарований, весело потребовал от короля исполнить обещание. Потерпев крупную неудачу в одном деле, он стал без промедления закладывать фундамент нового здания, подобно жителям родного Топаза, которые на следующее после пожара утро начали отстраивать свой город заново. То, что он пережил в Коровьей Пасти, лишь укрепило его дух: теперь к его решимости добиться намеченной цели прибавилась мрачная готовность свести счёты с человеком, отправившим его на верную смерть.
В то утро махараджа чувствовал особую потребность в развлечениях и охотно согласился исполнить обещанное: он приказал, чтобы высокому белому человеку, с которым он играл в пахиси, выделили столько рабочей силы, сколько ему потребно. Тарвину казалось, что в этой стране, чтобы спрятать от чужих глаз свои истинные намерения, совершенно необходимо поднять много пыли. И это ему удалось — облако пыли, клубившейся над Аметом и грандиозными прожектами Тарвина по добыче золота, было огромных размеров. С того самого момента, когда было основано местное государство, никто не видывал здесь ничего подобного. Махараджа отдал ему всех заключённых из всех своих тюрем, и Тарвин отвёл свою маленькую армию, состоявшую из закованных в ножные кандалы кайди, в лагерь, расположенный в пяти милях от городских стен. Толпа каторжан с корзинами, мотыгами и лопатами, походным порядком двигавшаяся к месту работ или возвращавшаяся оттуда в лагерь, нагруженные вырытой землёй ослы, взрывные работы, ведущиеся с огромным размахом, а главное, царившая повсюду суета и неразбериха — все это доставляло удовольствие махарадже, который радостно хлопал в ладоши, присутствуя при очередном взрыве, устроенном специально для его потехи. Тарвину казалось: в том, что король платит из своего кармана за порох, да и за все развлечение в целом, была некая справедливость.
Но в положении Тарвина были и неприятные стороны: он вынужден был ежедневно объяснять полковнику Нолану, королю и своим соседям-коммивояжёрам, если тем приходило на ум спросить его, зачем ему вздумалось перекрыть Амет. И наконец пришло время, когда само индийское правительство потребовало от него в письменной форме изложить основания для ведения крупномасштабных работ на реке Амет; с тем же самым требованием оно обратилось к полковнику Нолану, желая узнать, что заставило его разрешить строительство плотины, и к королю — по какой-де причине он позволил запрудить Амет человеку, не получившему полномочий на это от индийского правительства. Все эти требования сопровождались просьбой держать правительство в курсе дела. На все вопросы Тарвин навострился отвечать весьма уклончиво, чувствуя, что приобретает необходимую квалификацию для своей будущей политической карьеры в Америке. Полковник Нолан послал властям официальный ответ на их запрос, в котором сообщалось, что заключённые получают вознаграждение за свой труд, а неофициально добавил, что в последнее время махараджа так сильно изменился в лучшую сторону (поскольку его все время развлекает этот иностранец, приехавший из Америки), что было бы страшно огорчительно прервать начатые работы.
Правительство, отчасти знакомое с нравами неукротимого племени американских предпринимателей, смело являвшихся в больших дорожных сапогах на приём к королям и требовавших концессию на добычу нефти на территории от Арракана до Пешина, перестало возражать против строительства плотины, а просило лишь информировать его время от времени о ходе работ и их результатах. Когда Тарвин узнал об этом, он почувствовал большую симпатию к индийскому правительству. Он понимал эту жажду, эту тоску по информации; он сам мечтал заполучить сведения о местонахождении Наулаки или, к примеру, узнать сколько времени понадобится Кейт, чтобы понять, что она нуждается в нем не меньше, а больше, чем в том, чтобы облегчать страдания несчастных.
По меньшей мере два раза в неделю он мысленно ставил на Наулаке крест и возвращался в Топаз, к своей работе страхового агента и агента по продаже недвижимости. И каждый раз, приняв такое решение, он с удовлетворением вспоминал, что есть ещё на земле благословенный край, где человек, обладающий достаточной энергией, может добиться своей цели, не прибегая к манёврам и ухищрениям, а действуя прямо и открыто; где не надо пять раз поворачивать за угол, чтобы дойти до места, расположенного всего за квартал.
Иногда, терпеливо жарясь у реки под убийственными лучами индийского солнца, он святотатствовал, как еретик, отказываясь верить в существование Наулаки, и убеждал самого себя в том, что сказка о Наулаке — такая же нелепица и обман, как и псевдоцивилизованное правление махараджи или заведение Дхунпат Раи, претендующее на то, чтобы называться больницей. И тем не менее он сотни раз слышал от разных людей о существовании этого сокровища, но на прямой вопрос о нем никто никогда не отвечал прямо.
К примеру, Дхунпат Раи (как-то раз допустивший промашку и пожаловавшийся Тарвину на леди- докторшу за её чрезмерное рвение к работе и избыток административной жёсткости) сообщил ему такое, от чего у Ника слюнки потекли. Но Дхунпат Раи не видел ожерелья со дня коронации нынешнего короля, то есть уже пятнадцать лет. Заключённые, работавшие под началом Ника, повздорив из-за еды, кричали, что просо нынче такая же драгоценность, как и Наулака. Да и сам махараджа Кунвар, болтая со своим высоким другом и строя честолюбивые планы о том, что он будет делать, когда взойдёт на престол, дважды заканчивал свои откровенные излияния словами; «И тогда я буду целый день носить Наулаку на своём тюрбане!»
