течение года, ради Матери Господа нашего. Скоро это закончится.
Берта вжалась в стул. София, однако, незаметно топнула ногой, глядя ему прямо в лицо, а потом яростно сверкнула глазами.
— Тихо, тихо, не хочешь же ты заговорить прямо сейчас, — шепнул Арнульф девочке, а после снова повернулся к толстой тетке. — Раз уж вы пришли ко мне, я подумал: почему бы вам не осмотреть мой дом? С тех пор как я похоронил мою добрую Карин, а это случилось более десяти лет назад, моему хозяйству не хватает женской руки. Может, вы согласитесь иногда присылать мне племянницу, чтобы она научилась вести хозяйство? Кому бы она потом ни досталась в жены, благодарить за это надо будет вас и меня.
София снова яростно топнула ногой, а тетка загадочно зажмурилась, не зная, похвалили ее племянницу или оскорбили непристойным предложением.
Но Арнульф даже не смотрел на нее.
— Просто кивни! — прошептал он Софии. — Оно стоит того.
Водоносы тащили тяжелые кувшины, и Арнульф следил за тем, чтобы ни одна капля драгоценного груза не упала на пол. Несмотря на испытываемую боль, его шаг был быстрым, что удивляло не только мужчин, но и Софию.
Уже несколько месяцев она регулярно приходила к Арнульфу, и, хотя теперь знала, что этого человека нельзя мерить обычной меркой, поскольку он обладал многочисленными особенностями, сегодняшнее его волнение показалось ей странным, потому что сильно отличалось от его повседневного поведения.
— Не так быстро! Не так быстро! — сказал он одному из носильщиков, когда тот нагнулся, чтобы поставить глиняный кувшин. Он был заполнен до краев, но не драгоценным вином, а простой водой. Но несмотря на это, движения Арнульфа становились все взволнованнее:
— За каждую пролитую каплю, глупец, ты получишь оплеуху! София и не заметила, как рассмеялась радостно и звонко.
Смеяться в монастыре было строжайше запрещено, а в первые месяцы жизни у тетки Берты у нее не было для этого повода. Но у Арнульфа иногда происходило такое, что заставляло ее не только говорить, но и по-детски хихикать.
— Что вы собираетесь делать с этой водой, почему относитесь к ней так, будто это сокровище? — спросила она, улыбаясь. София знала, что он любит часто мыться. С веселым отвращением он нередко рассказывал, что у одного знакомого купца из-за нежелания мыться появилась чесотка. Он слишком часто ночевал в убогой гостинице, где гости спали вместе с грязными лошадьми в закоптелой комнате и после этого не мылись. Но она так и не поняла, почему он поднял вокруг этого кувшина такую шумиху.
Арнульф охотно ей все объяснял. Все, что касалось ухода за его организмом, который в результате прожитых лет износился и заставлял его иногда думать, что его последний час пробил, обсуждалось очень серьезно и подробно. Когда-то он торговался, чтобы добиться самой низкой цены. Теперь каждая его болячка, казалось, превратилась в товар, который он стремился навязать людям, чтобы те отплатили ему сочувствием. Его голос звучал жалобно, но в то же время в нем чувствовалась гордость, будто рассказ о его костях был таким же захватывающим, как и рассказы о дальних странах.
— Это не простая вода, — многозначительно сказал он. — Она добиралась до меня три дня. В ней искупался монах, которого считают святым. Проще говоря, он не принимает никакой пищи, а только молится. Он наверняка отправится прямо на небо, когда его призовет Всевышний. Я подумал, что избавлюсь от болей, если окунусь в эту воду.
София еле сдержала улыбку. Единственное, что занимало Арнульфа больше, чем страдания его тела, это желание быть чистым. А теперь он нашел средство соединить одно безумие с другим.
— Вы ее сначала подогреете? — спросила она серьезно, поскольку ее обязанностью было не издеваться над ним, а рассказывать о способах лечения, применявшихся в монастыре, и таким образом стать его союзницей в борьбе с болезнями.
Он нахмурил лоб.
— А ты как думаешь, девочка? Могу ли я решиться на такое?
Она сделала вид, что раздумывает, и была в глубине души рада, что он спрашивает ее совета.
После первого ее визита с теткой Бертой Арнульф не был уверен, что София действительно пригодится ему. Сначала они общались письменно, на латыни, и он попросил ее доказать, что она владеет искусством врачевания. К своей радости, он обнаружил, что она умеет гораздо больше, чем просто вытирать пот со лба. Кроме того, ей были известны многие древние рецепты.
Он радостно отбросил перо в сторону, потому что говорил намного быстрее, чем писал, а сказать нужно было многое:
— Слава богу! Знай, девочка, цирюльник в этом городе — настоящий халтурщик. Он варит мази из червей, паучей крови и дерьма от чайки, которые только воняют. Он накладывает повязки, не вскрыв опухоль. А если ему пожаловаться на боли, то он пускает кровь, после чего люди становятся еще слабее. Нет, намного полезнее пойти в церковь и обратиться к святым, хотя я до сих пор не нашел ни одного, который мог бы мне помочь. Конечно, святой Блазий устраняет боль в горле, а что делать, если боль проникает глубже в тело? Тогда, надеясь на исцеление, люди призывают на помощь святого Эразма, но в результате боль добирается до головы. Кажется, будто там кишат черви, — и тогда мы просим Диониса справиться с ними. Но стоит ему освободить от боли лоб, как начинает чесаться язык. Тогда мы начинает молиться святой Катерине. Но когда ты уже перед всеми святыми зажег свечи, боль переходит в пятки, а кто из святых исцеляет ноги? Нет, мне определенно нужен кто-то, кто понимает земное искусство врачевания.
София внимательно наблюдала за ним и заметила, что теперь он совершал длительные путешествия не к дальним морям, а в глубины своего организма. Казалось, эти дороги пугают его больше, чем земные, поскольку на их углах и перекрестках встречались более страшные чудовища, чем во время плавания на судне.
— Я разбираюсь в этом, — ответила она, впервые заговорив после молчания, длившегося год. — Я с радостью буду ухаживать за вами, так что впредь болезни будут сторониться вас. Но что я получу за это?
Тогда они заключили договор: отныне у него была знающая помощница в напряженной борьбе со старением, а у нее — долгожданная пища для разума. Софии позволялось читать все книги в его доме — и расчетные бумаги, и письма, в латынь которых иногда закрадывался иностранный язык, и свидетельства его многочисленных путешествий, и судебные тяжбы с враждебными датскими купцами. Она с удовольствием слушала Арнульфа, когда он рассказывал о мире, о том, что кайзер Фридрих утонул во время крестового похода и трон перешел к его сыну Генриху, что наконец английский король Ричард и французский Филипп отправились в Иерусалим, чтобы вырвать его из грязных рук Салах-ад-Дина. Она записала это, чтобы запомнить, и когда потом перечитывала свои записи, забывала, что может провести у Арнульфа всего несколько часов и что скоро нужно возвращаться к отвратительной Берте, ее беззубому мужу и тупым детям.
— Ну так что, девочка, подогреть мне воду? — спросил Арнульф во второй раз, потому что она слишком долго не отвечала.
— Думаю, это не помешает, — ответила София. — Это даже полезнее для тела. И вам не следует так долго стоять на полу босиком.
Арнульф восхищенно кивнул, но потом вдруг нахмурился:
— В данный момент меня мучают не боли, а нечто другое. Она подошла к нему. Чаще всего они говорили, находясь на расстоянии друг от друга, потому что близость других тел со всевозможными каплями пота, ранами и испарениями пугали его. Ходили слухи, что с тех пор, как умерла его жена Карин, он не прикоснулся ни к одной женщине, хотя проститутки с радостью услужили бы ему.
— Чем я могу вам помочь? — спросила София. Он, казалось, колебался.
— Я страдаю от одного заболевания, — сообщил он заговорщицки и не без воодушевления, обычного для тех случаев, когда ему доводилось рассказывать о новой болячке. — О нем непросто говорить, особенно с такой невинной девушкой, как ты. Возможно, благочестивому мужчине не пристало показывать тебе эту рану. Но обратиться мне больше не к кому.
