Я вышел из города и направился в лес, в синтрийскую сьерру — в эту иную сьерру. Взобравшись по каменистой тропе, я очутился в парке возле дворца Пена. Я был словно во сне; у меня возникло подозрение, что этот дворец — зеркальное отражение дворца, оставшегося во внешнем мире. Но поверить в такое было трудно: либо просто создавалось такое впечатление, либо таково было мое личное видение.
В общем, привычная мне реальность словно имела здесь свое отражение, в котором я и существовал. Теперь (насколько позволяли ограничения разума) я начинал видеть вещи одновременно с двух сторон. Одежда на жителях Бадагаса становилась разноцветной. Мне хотелось видеть здесь такие же естественные и богатые краски, как и в верхнем мире, и вот черные одеяния засверкали всеми цветами радуги, точно их демонстрировали на подиуме.
В парке на меня налетел прохладный ветер, смешанный с влажным туманом, плававшим в воздухе, словно водоросли в морских глубинах. Мне навстречу попадались беседующие пары, почтенного вида старцы ходили по поверхности живописнейшего озера, добираясь до самой середины, где стояла невысокая башня, напоминавшая гигантский плавильный котел. Старцы были облачены в ниспадавшие до пят длинные шелковые одеяния, кромки подолов мокли в озерной воде.
И тут передо мной возникло чудесное видение. Я столько раз видел его во сне, что уже не чаял увидеть наяву. Но это белое животное нельзя было перепутать ни с каким другим; я изучал таких в книге Майкла Грина. То был каркадам, единорог с глубокими, черными, вопрошающими глазами, взгляд которых внушал страх; обитатель пустынных земель, дорожащий своим одиночеством. По-другому его еще называли реем. Такие единороги никогда не остаются подолгу на одном месте, однако у этого был вид пленника, словно он всегда жил в парке. Поодаль я заметил и других единорогов: был тут и аварии, чья миссия — исцелять людей, и нимби.
Как странно! Я всегда полагал, что единороги любят одиночество, а теперь наблюдал за целой группой этих животных, словно за домашними оленями на ферме. Несомненно, я находился на пороге, в преддверии. Жеан де Мандевилль рассказывал мне о месте под названием Броселандия, однако я не верил, что смогу оказаться совсем рядом с этим раем. Я увидел белое сияние нескольких рогов по другую сторону озера и направился к ним, точно притянутый магнитом. Видимо, я так быстро туда добрался, что единороги остались на месте, глядя на меня то ли настороженно, то ли с любопытством.
На секунду остановившись, я глубоко вздохнул — мне было известно, что в ярости эти животные смертельно опасны. Если единорог чувствует угрозу, в нем пробуждается чудовище, наделенное мощью льва, быка или слона и безжалостностью тигра. Однако опасность миновала. Я подбирался все ближе — и видел, как животные невозмутимо пасутся среди диких роз и пьют воду из ручейка. Я подошел к первому зверю, смахивавшему на вожака (всего там собралось семь гордых представителей этого мифического рода), и, полный желания преодолеть барьер непонимания, не задумываясь произнес:
— Я хочу пройти в Броселандский лес. Я явился издалека и желаю постичь тайны мира.
Единорог очень серьезно взглянул на меня. Он не сводил глаз с моего лба, точно проникая в самую глубину моей души, и через мгновения, показавшиеся вечностью, словно бы улыбнулся. Что я понял наверняка, так это приглашение следовать за ним. То ли взглядом, то ли кивком, то ли движением тела зверь позволил мне пуститься в путь по закрытому пространству, по таинственной местности. Мы вошли в этот тихий мир, и единорог пустился вскачь, а я инстинктивно ухватился за его хвост, чтобы не отстать. Тогда он перешел на быстрый галоп, так что я чуть ли не летел вслед за ним. Мне подумалось — не вспрыгнуть ли ему на спину? Но я знал, что мифического зверя приручить нельзя, что он почти никогда не позволяет ездить на себе верхом. «Только тот, кому подчиняется ветер, способен скакать верхом на единороге», — вспомнились мне слова Жеана. А я в ту пору не только не умел подчинить ветер, я вообще ни в чем не был уверен.
Я пробежал вслед за единорогом уже много километров по тропам, над которыми все ниже нависала листва, но не чувствовал усталости. Стволы деревьев становились все толще, вокруг все больше темнело, густо-черное небо опускалось к самой земле.
После долгой скачки мы очутились возле каменного утеса, исполинской стены, казавшейся вертикальным подножием скалы. Зверь прибавил ходу, ударил рогом в камень, и тотчас в скале распахнулась щель. Мы влетели в нее, перед нами открылся бесконечный туннель, тянущийся сквозь другой темный лес, деревья в котором были неимоверной толщины, высотой метров под двадцать. На их верхушках росли длинные узкие листья, свисающие вниз, как листья ив или пальм. Еще я разглядел птиц с ярко-алым оперением.
Теперь мы бежали по тропе между трав и цветов, мои шаги отдавались по-особенному гулко. Желтые папоротники и амаранты раскрывались под моими ногами, как нежный ворс ковра, сотканного из перьев и липовых листьев.
Когда я пробегал мимо грота, оттуда донесся яростный рык, и мне стало страшно. У меня не возникло желания выяснить, что за ужасная тайна скрывается там, и я оставил гибельную загадку позади.
Но все трудности путешествия бледнели перед радостью открытия этого чудесного рая. Небо над головой начало светлеть, его светло-охристый оттенок постепенно перешел в песочно-желтый с красноватыми разводами, а потом — в бледно-голубой с зелеными вкраплениями. К этим цветам добавлялись другие, пока наконец небо не засияло всеми цветами радуги.
То была полная идиллия.
Бесценным был чудесный пейзаж, но еще поразительнее было ощущать в себе гармонию и соразмерность нового человека. Воздух сделался настолько чистым, что новорожденный младенец не смог бы здесь дышать; это был беспримесный кислород, и я начал опасаться за свои легкие. Еще никогда я не ощущал такого равновесия между телом и душой.
Упав на колени рядом с единорогом — в эти мгновения он был частью меня самого — я воздел руки к небу, и божественное дыхание овеяло меня с ног до головы. Мое тело озарил свет, подобный жидкости, которая обволакивает, но не увлажняет. Я чувствовал, что целиком погружаюсь в сладостный аромат, проникающий через ноздри и рот; это был воздух и в то же время не воздух. Душа моя была полна.
Восходящее солнце — исполинский огненный шар, золотистая кромка которого ломала линию горизонта — походило на прекрасное создание, всплывающее со дна моря. Я смотрел на небо, на солнце, раскинув руки, распахнувшись настежь, и вбирал в себя жар нового измерения своего бытия.
Броселандский лес являлся другой стороной нашего мира. Прочувствовав биение этой истинной реальности, я понял: всё, что я видел до сих пор, было лишь бледным отражением, вылинявшей копией, жалким эхом изначального, подлинного мира, божественного и грандиозного, который наша испорченность позволяет воспринимать лишь в виде наброска. Даже красота здешней непроглядной ночи была неизмеримо выше самого яркого пейзажа мира, откуда я пришел.
Потом, когда долгие мгновения медитации и единения с космосом истекли (единорог, стоя на небольшом пригорке, радостно взирал на меня), я поднялся с колен и отправился в обратный путь.
Снова очутившись в парке, где паслись мифические животные, я обнял своего спутника и почувствовал, как сердце его забилось чаще от этого искреннего изъявления благодарности. Я погладил обеими ладонями прекрасный сверкающий рог — и сразу постиг многие тайны бытия этих животных. Когда я уходил, единорог пристально вглядывался в мое лицо: мы прощались навсегда.
Стоило мне подумать, что теперь единорог уже далеко, как я вспомнил о советах монаха-капуцина и посмотрел на песочные часы: песчинок почти не осталось, мое время пребывания здесь иссякало.
При виде меня капуцин искренне обрадовался.
— Возвращаются только чистые, неиспорченные, те, кто верит в человечество и готов бороться, чтобы вернуть его к изначальному состоянию, — сказал он. — Мы пребываем в пучине вечного наказания за некий проступок, совершенный человеком тысячи лет назад. И лишь немногие, очень немногие борются за возвращение к истокам, стремятся вернуть утраченное, восстановить забытое. С этого момента ты — член Тайного братства, у тебя есть ключ Общества священного зверя. Теперь единорог войдет в твой мир и станет тебя сопровождать. Всякий раз, стоит тебе соприкоснуться с природой, единорог будет с тобой, ты почувствуешь его присутствие. А в день, когда ты обретешь способность успокаивать моря и усмирять ураганы, ты сможешь сесть на него верхом и проскакать по всем измерениям времени и пространства.
Простившись с капуцином, я вернулся на знакомую дорогу — настала пора возвращаться в дом
