коем случае давать нельзя, — и когда дети приходили в гости, а мистер Дадни пас овец неподалёку в холмах, его жена просила Старого Джима проводить детей к хозяину, что тот и делал.
И вот однажды августовским днём, когда улица, политая из привезённой на тележке цистерны, пахнет совсем по-городскому, дети, как всегда, отправились искать своего пастуха, и, как всегда, Старый Джим выполз из-за порога и взял их под свою опеку. Солнце стояло очень жаркое, сухая трава скользила под ногами, а расстояния казались огромными.
— Совсем как на море, — сказала Юна, когда Старый Джим заковылял в тень ветхого сарая, одиноко стоявшего на голом склоне. — Видишь что-то вдали, идёшь туда и ничего кругом не замечаешь.
Дан сбросил ботинки.
— Когда приедем домой, я целый день просижу в лесу, — заявил он.
«Вуф-ф» — проворчал Старый Джим, поворачивая обратно. Он хотел сказать, что ему давно уже пора отдать заработанную им кость.
— Ещё рано, — ответил Дан. — Где мистер Дадни? Где хозяин?
Джим удивлённо посмотрел на детей, всем своим видом показывая, что не знать этого могут только сумасшедшие, и попросил кость снова.
— Не давай ему! — крикнула Юна. — Пусть сначала отведёт нас.
— Ищи, друг, ищи, — попросил Дан, потому что местность вокруг казалась пустой, словно ладошка.
Старый Джим вздохнул и потрусил вперёд. Вскоре вдали, на фоне серого неба, они заметили маленькое пятнышко — шляпу мистера Дадни.
— Хорошо! Молодец! — сказал Дан. Старый Джим повернулся, осторожно взял кость стёртыми зубами и побежал обратно в тень старого сарая — совсем как волк. Дети пошли дальше. Над ними, зависнув, отчаянно кричали две пустельги. Чайка, лениво размахивая крыльями, медленно летела вдоль гребня белых скал. От жары линия холмов и маячившая впереди голова мистера Дадни стали расплываться в глазах у детей.
Вскоре Дан и Юна оказались перед подковообразной ложбиной глубиной в сто футов; склоны её, как сетью, были покрыты овечьими тропами. На краю склона, зажав между колен посох, сидел мистер Дадни и вязал. Дети рассказали ему, что вытворял сегодня Старый Джим.
— А-а, он думал, что вы увидите мою голову одновременно с ним. Кто лучше знает землю, тот видит дальше. Вам, кажется, очень жарко?
— О да! — сказала Юна, плюхаясь на землю. — И ещё мы устали.
— Садитесь рядышком. Скоро начнут расти тени, прилетит ветер, всколыхнёт жару и убаюкает вас.
— Мы вовсе не хотим спать, — возмущённо возразила Юна, тем не менее ловко устраиваясь в первой же полоске появившейся тени.
— Конечно, не хотите. Вы пришли поговорить со мной, как, бывало, ваш отец. Только ему совсем не требовалась собака, чтобы прийти в ложбину Нортона.
— Ну так он же был родом отсюда, — сказал Дан, растягиваясь на земле.
— Да, отсюда. И я не могу понять, зачем он отправился жить в леса, среди этих противных деревьев, когда мог остаться здесь. В деревьях проку нет. Они притягивают молнию, и когда овцы спрячутся под ними, то можно потерять их с десяток за одну грозу. Так-то. Ваш отец знал это.
— Деревья совсем и не противные. — Юна приподнялась на локте. — А дрова? Топить углём я не люблю.
— Что? Поднимись-ка чуть-чуть повыше, тебе будет удобней лежать, — попросил мистер Дадни, хитро улыбаясь. — А теперь пригнись пониже и понюхай, чем пахнет земля. Она пахнет чабрецом. Это от него наша баранина такая вкусная, и кроме того, как говорила моя мама, чабрец может излечить все что угодно, кроме сломанной шеи или разбитого сердца, я точно не помню чего именно.
Дети старательно принюхивались и почему-то забыли поднять головы с мягких зелёных подушек.
— У вас там ничего похожего нет, — сказал мистер Дадни. — Разве может сравниться с чабрецом ваша вонючка-жеруха?
— Зато у нас есть много ручьёв, где можно плескаться, когда жарко, — возразила Юна, разглядывая жёлто-фиолетовую улитку, проползавшую возле её носа.
— Ручьи разливаются, и тогда приходится перегонять овец на другое место, не говоря уже о том, что животные заболевают копытной гнилью. Я больше полагаюсь на пруд, наполняющийся дождевыми водами.
— А как он делается? — спросил Дан, надвигая шапку на самые глаза. Мистер Дадни объяснил.
Воздух задрожал, как будто не мог решить — спускаться ли ему в лощину или двигаться по открытому пространству. Но двигаться вниз оказалось, наверно, легче, и дети почувствовали, как ароматные струйки, одна за другой, мягко переливаясь и едва касаясь их век, тихо проскальзывают вниз по склону. Приглушённый шёпот моря у подножья скал слился с шелестом травы, колышущейся от ветра, жужжанием насекомых, гулом и шорохом пасущегося внизу стада и глухим шумом, исходившим откуда-то из-под земли. Мистер Дадни перестал объяснять и принялся вязать дальше.
Очнулись дети от звука голосов. Тень уже доползла до половины склона, и на краю лощины они увидели Пака, который сидел к ним спиной рядом с каким-то полуголым человеком. Человек, похоже, чем-то старательно занимался. Ветер стих, и в наступившей тишине до детей долетали все до единого звуки, усиленные гигантской воронкой, как усиливается шёпот в водопроводной трубе.
— Ловко сделано, — говорил Пак, наклоняясь вниз. — Какая точная вышла форма!
— Ловко-то ловко, но что для Зверя этот хрупкий каменный наконечник? Ну его! — Человек что-то презрительно отшвырнул. Это что-то упало между Даном и Юной — красивый темно-голубой каменный наконечник для стрелы, все ещё хранивший тепло рук мастера.
Человек потянулся за другим камнем и снова стал возиться с ним, как дрозд с улиткой.
— Это все пустая забава, — сказал наконец человек, тряхнув косматой головой. — Ты продолжаешь делать каменное оружие просто потому, что ты делал его всегда, но когда дойдёт до схватки со Зверем, увидишь — все бесполезно.
— Со Зверем давно покончено. Он ушёл.
— Как только появятся ягнята, он вернётся снова. Уж я-то знаю. — Человек осторожно ударил по камню, и осколки жалобно запели, разлетаясь в стороны.
— Он не вернётся. Сейчас дети могут целый день спокойно валяться на земле, и ничего с ними не случится.
— А ты попробуй назвать Зверя его настоящим именем, тогда я, может, поверю.
— Пожалуйста. — Пак вскочил на ноги, сложил руки рупором и крикнул: — Волк! Волк!
Сухие склоны лощины ответили эхом «воу, воу», очень похожим на лай Молодого Джима.
— Ну что? Кого-нибудь видишь или слышишь? Никто не отзывается. Серого Пастуха больше нет. Бегающий Ночью удрал. Все волки ушли.
— ЗдОрово! — Человек вытер лоб, как будто ему было жарко. — А кто их прогнал? Ты?
— Этим занимались многие люди из многих стран на протяжении многих веков. Разве ты не был одним из них? — спросил Пак.
Не говоря ни слова, человек распахнул одежду, сшитую из овечьих шкур, и показал свой бок, весь покрытый зарубцевавшимися шрамами. Ужасные белые вмятины усеивали и его руки от локтя до плеча.
— Вижу, — сказал Пак. — Это следы Зверя. А чем ты с ним сражался?
— Рукой, топором и копьём, как и наши отцы до нас.
— Да? Тогда как же, — спросил Пак, отдёргивая темно-коричневую одежду человека, — как у тебя оказалось вот это? Ну, показывай, показывай! — И он протянул свою маленькую руку.
Человек медленно вытащил висевший у него на поясе длинный, тёмного железа нож, величиной чуть ли не с короткий меч, и, подышав на него, протянул рукояткой вперёд Паку. Тот осторожно взял его, наклонив голову, тихонько провёл пальцем от острия к рукоятке и, поднеся поближе, стал так пристально рассматривать, словно перед ним был часовой механизм.
— Хорош! — сказал он с неподдельным удивлением.
— Ещё бы. Его сделали Дети Ночи.
— Да, вижу по стали. Интересно, чего он мог тебе стоить?
— Вот чего! — Человек поднёс руку к щеке. Пак даже присвистнул, как скворец.
