«Но сейчас жара, — возразил один солдат, — а у нас нет доктора. Вдруг у нас будет солнечный удар или лихорадка?»
«Тогда умирайте! — ответил я. — Невелика потеря для Рима. Выше копья! Подтянуть ремни!»
«Не строй из себя императора Британии!» — крикнул он.
Я сбил его с ног тупым концом копья и объяснил этим рождённым в Риме римлянам, что, если ещё будут такие разговоры, у нас станет одним человеком меньше. И я не шутил!
Затем тихо, словно облако, на дорогу выехал Максим и мой отец следом. На Максиме была пурпурная мантия, как будто он уже стал императором Британии, на ногах — белые с золотом поножи из кож оленя. Некоторое время он стоял молча и только смотрел, прищурив глаза.
«Станьте-ка на солнце, детки», — сказал он наконец.
И солдаты выстроились в шеренгу вдоль дороги.
«Что бы ты сделал, — обратился он ко мне, — если бы меня тут не было?»
«Убил бы того солдата», — ответил я.
«Убей же его. Он и пальцем не шевельнёт».
«Нет, — сказал я. — Теперь они подчиняются тебе, а не мне. Убей я его сейчас, я был бы просто палачом, исполняющим твои приказы».
Максим нахмурился.
«Тебе никогда не быть императором, — сказал он. — Даже генералом тебе не быть никогда».
Я молчал, но было видно, что мой отец доволен. «Я пришёл попрощаться с тобой», — сказал он мне.
«Вот и попрощался, — сказал Максим. — Твой сын мне больше не понадобится. До самой смерти он будет служить офицером легиона, а мог бы быть префектом[37] одной из моих провинций. Пойдём пообедаем с нами, — обратился он ко мне. — Солдаты тебя подождут».
Максим отвёл нас с отцом к месту, где его слуги приготовили еду. Он сам смешивал вина.
«Через год, — говорил он мне, — ты вспомнишь, как обедал с императором Британии и Галлии».
«Да, — подтвердил мой отец, — на двух мулах — Британии и Галлии ты сможешь ехать».
«Через пять лет ты вспомнишь, как обедал, — Максим передал мне чашу, — с императором Рима!»
«Нет, — перебил отец, — на трех мулах тебе не усидеть. Они разорвут тебя на части».
«И там, на своей Стене, среди вересковых пустошей, ты будешь плакать, сожалея, что твоё понятие о справедливости значило для тебя больше расположения к тебе императора Рима!»
Я сидел молча. Императору, который носит пурпурную мантию, не отвечают.
«Может быть, из тебя вышел бы неплохой трибун[38], — продолжал Максим, — но, насколько это зависит от меня, ты будешь на Стене служить, на Стене и умрёшь».
«Очень может быть, — согласился отец, — но ещё задолго до этого сюда прорвутся пикты и их друзья. Неужели ты надеешься, что Север будет пребывать в спокойствии, если ты заберёшь из Британии все войска для борьбы с другими императорами?»
«Я буду следовать своей судьбе», — сказал Максим. Он улыбнулся. Это была такая ледяная, тонкая, скрытная улыбка, что кровь у меня застыла в жилах.
«А я — своей, — ответил я, — и поведу отряд на Стену».
Максим бросил на меня долгий взгляд и наклонил голову. «Что ж, следуй, юноша», — только и сказал он. Я был рад уйти, хотя собирался передать послания домой. Солдаты стояли так, как их поставили — они даже не смели переступить с ноги на ногу, — и мы отправились прочь, а я ещё долго чувствовал спиной эту ужасную тонкую улыбку, как чувствуешь ветер, дующий в спину. Мы шли без остановки до самого заката, а потом, — Парнезий оглянулся и посмотрел на холм Пука, — я остановился вон там. — Он указал на покрытый папоротником бугор около кузницы, где стоял дом Хобдена.
— Там? Так там же только старая кузня, где раньше ковали железо, — удивился Дан.
— Совершенно верно, и очень неплохое. От алтаря богини Победы до первой кузницы в лесу двадцать миль семьсот шагов. Все расстояния занесены в Книгу дорог.
— Сейчас мало кто проходит страну из конца в конец пешком, — сказал Пак.
— Тем хуже для них. Представь! Ты выступаешь утром, когда поднимается туман, а останавливаешься примерно через час после захода солнца. Скорость двадцать четыре мили за восемь часов, ни больше, ни меньше. Копьё над головой, щит на спине, воротник кольчуги расстегнут на ширину ладони. Вот так мы несли Орлов — наши штандарты — по Британии.
Чем дальше мы шли на Север, тем пустыннее становились дороги. Леса остались позади, начались голые холмы, где только волки рыскали среди руин бывших городов. И вот нет уже больше красивых девушек, нет жизнерадостных магистратов, которые знали твоего отца ещё ребёнком и которые приглашают тебя остановиться у них, на стоянках не говорят больше ни о чем, кроме страшных историй о диких зверях. Тут ты встречаешь только охотников и ловцов зверей для гладиаторских боев, погоняющих скованных цепью медведей и волков в намордниках.
Перестают попадаться и виллы, окружённые садами. Вместо них стоят закрытые дома-крепости, со сторожевыми башнями из серого камня и загонами для овец — загоны обнесены высокими каменными заборами, охраняются вооружёнными бриттами. Дорога идёт все вперёд и вперёд — только ветер развевает перья на шлеме — мимо памятников в честь забытых генералов и их легионов, мимо разрушенных статуй богов и героев, мимо тысяч могил, из-за которых на тебя выглядывают горные лисы да зайцы. Обжигающая летним зноем и зимней стужей, такова она, эта бескрайняя земля красного вереска и каменных развалин.
— И вот, когда ты думаешь, что уже достиг края света, ты замечаешь линию дымков, тянущихся с востока на запад насколько хватает глаз, а чуть ближе, от края до края, тоже насколько охватывает глаз, ты видишь дома и храмы, лавки и театры, казармы и амбары, стоящие с ближней — только ближней! — стороны одной длинной линии башен, то исчезающей в лощинах, то появляющейся снова. Это — Стена.
Дети затаили дыхание.
— Старики ветераны, — продолжал Парнезий, — всю жизнь проведшие в походах, говорят, что во всей империи нет ничего более впечатляющего, чем открывающийся перед тобою впервые вид Стены.
— Это обыкновенная стена? — спросил Дан. — Такая, как у нас вокруг огорода?
— Нет, не такая. Через равные промежутки на Стене возвышаются сторожевые башни, а между ними находятся башенки поменьше. Высота Стены тридцать футов. Даже по её самому узкому участку от одной башни до другой могут пройти в ряд три человека в полном вооружении.
С северной стороны, обращённой к пиктам, на ней сооружена ещё одна, маленькая защитная стенка. Она доходит человеку примерно до шеи, так что издали над стеной видны только шлемы часовых, двигающиеся взад-вперёд, будто шарики. На северной стороне Стены вырыт ров, утыканный забитыми в дерево клинками старых мечей и наконечниками копий.
Но сама Стена не более интересна, чем город, протянувшийся за ней. Раньше с южной стороны Стены селиться никому не разрешалось, и там были лишь рвы да бастионы. Потом бастионы были частично снесены, частично перестроены, и от одного края Стены до другого возник город, длиною в восемьдесят миль. Только представьте! С одной стороны Стены — вересковые пустоши, леса да развалины, где прячутся пикты, с другой — обширный город, длинный как змея. Да, словно змея изогнулась у тёплой стенки!
В городе ко мне подъехал юноша, тоже офицер, и спросил, что мне надо. Я ответил, что ищу свою казарму, и показал ему щит. — Парнезий поднял свой щит с тремя цифрами XXX.
«Может, пойдём смочим наших Орлов?[39]» — предложил юноша. Он имел в виду пойти выпить. Я ответил, что сначала должен разместить солдат. Мне стало стыдно за него, и я рассердился.
«Ничего, ты скоро излечишься от этой чепухи, — сказал он, отъезжая. — Ступай к статуе богини Рима. Ты её не пропустишь».
Статуя виднелась невдалеке, наверху центральной башни Гунно, где, как я знал, размещалась моя когорта. Когда-то раньше сквозь арку в этой башне проходила Великая северная дорога, связывавшая Южную Британию с провинцией Валенсия, лежащей к северу от Стены. Позднее Валенсия была завоёвана
