такой Машеньки сидит и во мне, как бы мне не хотелось отвернуться от отражающего меня зеркала. Я сама себе невыносимо противна. Машенька, тем временем, выпадает из состояния крайней задумчивости сразу в пучину ярости. Справедливого гнева.
— Тогда зачем ты со мной встречалась все это время? Зачем ты спала со мной?
— Ты мне понравилась, — кротко отвечаю я. — Ты очень привлекательная девушка. Просто, у нас с тобой не может быть совместного будущего. На то, чтобы это понять, было нужно несколько дней. Тебе нужен человек для серьезных отношений, а я пока не готова к этому, извини.
В глазках Машеньки возгорелось пламя страстного возмущения, уши покраснели до самого яркого пунца. Машенька пятнела и надувалась.
— Тогда уходи прямо сейчас!
— Хорошо, — я поднимаюсь с кресла, упаковываю ноутбук в чехол, и направляюсь в прихожую. Маше мало.
— Подожди! Я считаю, что заслуживаю хоть каких-нибудь объяснений!
— Что ты хочешь услышать? Мы познакомились. Переспали. Я провела у тебя несколько вечеров. Отношения могут развиваться, или сходить на нет. Ты — хороший человек и красивая женщина (от слова «женщина» у «Машеньки на четвертом десятке» перекосило рот). Девушка, (рот расслабился). Ты мне очень нравишься, но никакой любви я не чувствую, и предпосылок для дальнейшего развития отношений тоже. У меня на это есть свои причины. Извини.
— Ты мне тоже не подходишь! — далее из Машенькиного ротика полилась пена гнева, и за короткий, двадцатиминутный монолог я узнала ответ на великий вопрос всех времен и народов: «чего хотят Машеньки?». Об этом я здесь и написала.
Больше мы никогда не виделись. Случайно встретив общую знакомую полгода спустя, я узнала, что увенчала собой одну из фронтальных мозаичных стен имени битвы Машеньки с жестокими, эгоистичными монстрами беспощадного мира. Ещё я знаю, что о ней так никто толком и не позаботился.
Женька должна была вернуть Катю, и у нее это получилось. Они выдержали дня три в относительном «хорошо», может быть — пять. Гуляли, ходили в кино, в рестораны, разложили все вывезенные ранее к сопернице вещи по полочкам. И — пшшшш. Бульк. И внутри — тишина. А что дальше? С Катиной стороны поступили и горячие раскаяния, и признания в любви. Женька получила свое. Подержала его в руках. И заскучала. По мне. За несколько недель она привыкла и к особой близкой глубине наших разговоров, и к моим глазам, и к тому чувству смысловой и эмоциональной наполненности совместно проводимого времени, которое бывает редко и, порой, не ценится в процессе, но без него становится пусто.
Я заняла круговую оборону. Я знала, что ничего так не задевает самолюбие избалованного эгоиста, как доброжелательное равнодушие. Как «было и нет». Женька оказалась в ловушке, и винить ей в этом было совершенно некого. Она хотела вернуть Катю? Так вот же она, сидит рядом, смотрит телевизор. Наслаждайся отвоеванным, дружочек.
Несмотря на всю выстроенную годами систему защиты моего самолюбия, я, конечно, переживала. Мне не в чем было винить Женьку. Я знала, что, действительно, ей нравлюсь. Что она пытается удержать меня не из эгоистичного поверхностного желания иметь рядом такую замечательную девушку, как я. Что ее очень тянет ко мне. Что она многое бы отдала за хорошо очищенное и проветренное открытое сердце. Что она искренне хотела «попробовать начать все сначала с другим человеком» — мной. Но я не могла допустить для себя такой незавидной роли. Я хотела быть не просто главной в ее жизни, я могла быть только единственной. А для этого нужно было играть «ва-банк». Поэтому я пожелала ей счастья и решила никогда больше с ней не встречаться. Или, по крайней мере, настраиваться на такой исход.
— Привет! — Женькин голос в трубке появлялся с угрожающей периодичностью. — Я очень скучаю по тебе!
— Рада тебя слышать, — отвечаю вежливо, интонация ледяная, искренне уставшая от подобной нервотрепки. — Как твои дела?
— Знаешь, мне очень плохо без тебя. Я все время думаю о нас.
— Жень, хватит, а? Я тебе уже все сказала, к чему эти бессмысленные разговоры?
— Я не хочу с ней жить! Я все время о тебе думаю! О тебе! Давай встретимся и поговорим? Ну, я очень тебя прошу. Просто поговорим.
— Я занята сегодня. Знаешь, я тоже по тебе соскучилась. Но, думаю, что мне тебя уже достаточно.
— Давай просто встретимся. Мне жизненно необходимо тебя увидеть! Я очень тебя прошу! Просто выпьем кофе, ну пожа-а-алуйста? — Женькины просьбы никогда не звучат неуверенно, ее якобы умоляющие интонации — просто часть игры, и я вижу в этом несерьезность.
— Не думаю, что это — хорошая идея.
— Ну ты же мне обещала, что будешь со мной дружить. — Женьке плохо дается уговаривающая грусть, она улыбается чему-то в телефонную трубку, потому что ей никак не хочется верить в то, что я настроена решительно.
— Жень, пока. Извини. Я, правда, занята.
Я нажимаю «отбой» резко, даже, пожалуй, невежливо, не дожидаясь Женькиного согласия закончить беседу, и направляюсь варить себе кофе, полунасвистывая, поскольку свистеть я не умею, любимый отрывок из оперы Бизе «Кармен»: «Так бе-ре-гись, па-пам-пам-пам»…
Для полноценной картины нужно добавить, что я в этой истории моего самого-дурацкого-в-жизни- начала-любовного-романа свое отстрадала. И пару-тройку вечеров я провела в слезах и бессильном отчаянии, прокручивая десятки раз самые грустные песни, выкурив по пачке сигарет за один вечер. До того прекрасного момента, когда я поняла истинную глубину зависимости Женьки от своего задетого самолюбия, она уже успела не просто проникнуть в мое сердце, а закрепиться там достаточно серьезно. Мне ее не хватало так, как не хватает только кого-то близкого. Как когда-то не хватало Киры.
— Наконец-то!
— Привет, — я проигнорировала уже четыре ее звонка, но на пятый все же взяла трубку.
— Ты дома?
— Да, а что?
— Открой мне, пожалуйста. Я за дверью.
Да, некоторые люди умеют быть настойчивыми. Раздраженно открываю, рывком, и высокая, метра три высотой, стена из бетонных блоков воздвигается между мной и Женькой, как будто я нажала невидимую кнопку. Впрочем, некоторые люди умеют справляться с препятствиями.
— Как же я соскучилась по тебе. — Женька осторожно входит, и я не вижу в ее глазах ни тени привычной уверенности. Она просто стоит напротив и впитывает меня взглядом. Грустным, как у черноглазой взрослой умной собаки. — Поехали, пообедаем?
Если женщину застать врасплох, ненакрашенную, в футболке с тремя неотстирывающимися пятнами от черешни, надетой на голое тело ввиду несусветной московской жары, то вряд ли от нее можно ожидать большой радости по этому поводу.
— Хорошо, подождешь меня в машине? Я переоденусь и спущусь через пять минут.
— Угу. Только ты не передумай, пожалуйста.
Я быстро одеваюсь, понимая, что, все-таки, эта несносная девица много для меня значит. Еще я понимаю, что соскучилась по ней безумно. Еще, что мне нельзя верить ни одному ее слову, в счет теперь будут идти только действия. И никак иначе.
Тремя часами позже мы возвращаемся обратно. Невыносимый полуденный зной, сам по себе способный довести до кипения кого угодно, отступает, кондиционер в машине создает иллюзию нормальной жизни, а Женька все пытается проломить мою бетонную стену отчужденности. Уже прошла неделя с
