с ними. Речь не о трактовках понятий, а об изначальной склонности: одних — действовать, других — ныть. И первых не любит большинство, как это ни странно. Им не сочувствуют, им отказывают в понимании. Но они и не просят, отвыкли уже. И им от этого себя не жалко, если только редко и чуть-чуть.
Ни я, ни Женька не были слабыми, и нытиками нас тоже можно было назвать в последнюю очередь.
Любой конфликт стал превращаться в войну, готовую разгореться из-за мелочи. Мы стали о многом молчать, и это неслышимое взаимное недовольство ядовитым газом распространялось по дому, отравляя все на своем пути.
— В раковине — чай, — заявляет она. — Я все время выливаю заварку в унитаз. Потому что раковина засоряется.
— Я тоже, — отвечаю вполне спокойно, хотя от ее интонации внутри меня просыпается пара тысяч злых молекулярных крокодильцев. Я прекрасно помню, что она накануне, будучи изрядно подшофе, бухнула эту самую чашку в раковину, чуть не разбив. И ее дурная привычка не мыть посуду, слабо оправдываемая тем, что она проводит вне дома гораздо больше времени, была для меня предметом регулярных внутренних дискуссий о природе вещей. — Я помню, что именно ты вчера воодрузила эту чашку туда, — киваю на раковину.
— Почему ты так реагируешь на замечания? — внезапно взводит курок она. — Мне вообще нельзя тебе ничего сказать! Хорошо, в следующий раз я промолчу, как я это и делаю все время.
— А с какой стати ты мне будешь делать замечания за действия, которые совершаешь ты сама?
— Я не уверена, что это моих рук дело.
— Зато я уверена. И что это за позиция — «сделать замечание»? Нечего на мне срывать свою злость.
— Я никогда не срываю ничего ни на ком, — чеканит она. — Это ты постоянно…
Понятно, что дело не в чашке. Ее просто все раздражает. Может быть, у нее похмелье. Может быть еще что-то. Но и я не из тех, кто может лишний раз промолчать. Утро субботнего дня было безнадежно испорчено. Выходные прошли с гаденьким осадком. В понедельник она приехала поздно вечером пьяная до чертиков, бухнулась в одежде на кровать и уснула. Из открытой бутылки пива в ее руке тонкой струйкой на черное постельное белье выливалась желтоватая пена, я аккуратно вынула это воняющее безобразие из ее руки, поставила на полку рядом с кроватью. Хотя… Мне хотелось оставить все так как есть. Спящей в луже. Я легла спать на раскладушку свинцовой тучей праведного гнева.
Вторник прошел в молчании, она уехала на работу, пока я спала, вернулась поздно, когда я уже легла. В среду, за завтраком, она искренне извинилась, я ответила: «хорошо, ничего страшного, забудем». В четверг она устроила мне сцену, найдя какое-то смс от Светки в моем телефоне, что меня неприятно удивило и расстроило. Вообще, в последнее время, я заметила, что регулярной проверке подвергается все: мобильный телефон, электронная почта, вся переписка на сайтах и в дневнике. Наивная я, установив везде один и тот же пароль, не ожидала, что кому-то может придти в голову им воспользоваться с целью детального ознакомления с моим невербальным общением. Во мне посеялись ростки легкой паранойи, требующей в срочном порядке удалять переписку, шифровать явки и адреса. Хотя, в общем-то, ничего криминального в моем личном Интернет-пространстве и не было.
В пятницу мы поехали в гости к ее друзьям, где снова были литры и литры, и долгие, неинтересные мне, разговоры. В субботу утром все повторилось заново, как в дурном телесериале «Идиотские выходные». На этот раз поводом для ссоры послужил не вовремя переключенный канал телевизора.
Чем смешней была мелочь, вызвавшая стычку, тем очевидней становилось, что истинные причины гораздо глубже. Я впервые находилась на чужой территории, в квартире, в которой хозяйкой была не я. В ней все, каждая деталь интерьера, каждая тарелка в кухонном шкафу, существовали до и — теперь уже — вне меня. Женька, в свою очередь, не имела опыта совместной жизни с человеком, которому нужно свое — большое — пространство, чьи дела и переживания так же важны и ценны, как и ее. Который никогда не промолчит, если ему нагрубить. Катя была, во-многом, моей противоположностью. Но чем это закончилось для них? И чем это может закончиться для меня?
На почве нервных переживаний я решила заболеть. Подскочившая до потолка температура, хлюпающий нос, красные глаза, мутное сознание, раздраженное, наполненное жалостью к себе и, почему- то, смущением. Я валялась под пуховым одеялом, пытаясь вникнуть в кинофильм, но не могла сосредоточиться. Женька сидела за компьютером, спиной ко мне, в смешной детской пижаме: футболка и труселя. Я чихала, она, не оборачиваясь, говорила: «Будь здорова».
Градусник показал тридцать восемь.
— Жень, у нас есть какие-нибудь лекарства?
— Вроде были, посмотри в коробке.
Она мотнула головой на шкаф с аптечкой. Так, лейкопластырь, но-шпа, активированный уголь — десять пачек, о, цитрамон, уже кое-что… Я не могла заставить себя попросить ее съездить в аптеку. Не могла и все.
— Ну что? Нашла что-нибудь?
— Только цитрамон.
— Ну и выпей сразу две штуки.
Я вернулась под одеяло и сосредоточилась на решении своей проблемы. Я не могу пойти в аптеку, нет, конечно, могу, но так не хочется в таком состоянии куда-то выходить. Она сидит рядом, скачивая игры для нового мобильника. Да, я в бешенстве. Да, я считаю, что можно было бы приподнять свою задницу и съездить за лекарствами. Да, я не понимаю, как такая мысль не приходит ей в голову. Мне не выдавить из себя: «Женя, не купишь ли ты мне…» Нет, это нереально. Подумаем с другой стороны. Она не должна мне ничего. Она не должна ни отвлекаться от своих занятий, ни сидеть рядом со мной, ни покупать мне таблетки, малиновое варенье, воздушные шарики для настроения. Как хочется спать! Цитрамон потихоньку начал действовать, головная боль понемногу высвобождала место для мыслей. Мрачных.
Зачем мне такой человек рядом? Нет, я не должна ничего ни от кого хотеть, а тем более требовать. Женька прошлепала на кухню, налила себе сок и вернулась со стаканом в руке. Я наблюдала за ее действиями искоса, переключала телепрограммы, музыка, старое кино, довоенное еще, по-моему, на другом — дурацкая передача, призванная, по-видимому, развеселить кого-то. Кого можно рассмешить этой рожей? Боевик с Ван Даммом, муть. Она даже не предложила мне сока. Спокойно. Я не могу, просто физически не могу устраивать обыкновенный бабский скандал.
— Любимая, может ты отвлечешься на пару минут от компа, мне что-то совсем загрустнело.
— Да? Угу.
О, на следующем канале — «Брат». Бодров из самодельного оружия мочит нехороших парней. «Где твои крылья, которые нравились мне?» Своевременный вопрос. Еще полчаса я пыталась отвлечься от душившего меня тихого возмущения. Не спалось. Любимый фильм, почему-то, вбивал гвозди мрачности в мою и без того не самую здоровую голову. Женькины ноги все так же радостно торчали из экрана монитора.
Я переключила канал. Она вдруг резко встала, демонстративно вышла на кухню, громыхнув ноутбуком по столу, и включила там второй телевизор. Мои нервы сдали.
— Если ты смотришь, то так и скажи, просто скажи, я бы не стала переключать.
— Ты даже не спросила у меня! — в ее голосе было столько злости, что ею, если бы злость была гречкой, можно было накормить роту, нет, батальон голодных новобранцев.
— Я не знала, что ты вообще следишь за происходящим, ты же сидела спиной к телевизору.
— Ты могла бы спросить сама. Но тебе это не нужно, зачем? — Она почти кричала на меня. — Ты просто делаешь то, что считаешь нужным. Главное, чтобы было по-твоему!
— Знаешь, это, мягко говоря, несправедливо. Ты уже четыре часа сидишь спиной ко мне.
— Я могу спокойно заняться своими делами? Или тебе нужно, чтобы я бегала вокруг тебя двадцать четыре часа в сутки?
— Нет, — даже злость куда-то внезапно испарилась, в голове застучали молоточки: «Бесполезно. Вали отсюда. Не унижайся».
— Я хочу, чтобы ты относилась ко мне так же, как я к тебе. Не больше, не меньше. Подумай об этом.
