стигматы святого Франциска питали воображение и воспламеняли веру в людях всех сословий и состояний – пусть даже лишь на один этот праздничный день. Вправе ли он, должен ли он подорвать эту веру – ив силах ли он убедить в своей правоте этих ослепленных верой людей?
Коленопреклоненный выпрямился и бессмысленно уставился поверх голов. Лицо его было залито слезами, песочного цвета волосы свалялись в колтуны. Он молился, не замечая столпотворения кругом, и тут маленькая Терезина бросилась к нему и дернула за край плаща. Ее голосок прорезал общий гомон:
– Папа, это ты! А мы тебя всюду искали!
44
Празднество продлилось до самого вечера, а потом Конраду пришлось еще ждать, пока кончится вечерня. Войдя наконец в алтарь верхней церкви, где согласился встретиться с ним Джироламо, он увидел вместо генерала ордена высокого человека в белой сутане и круглой шапочке на макушке. Тонкие пальцы его сверкали перстнями высшего сана.
Священнослужитель медленно обернулся. Бледная кожа пергаментом обтягивала выпуклые скулы. Под глазами набухли мешки, и глаза эти из-под тяжелых век изучали Конрада. Тот невольно поежился.
– Добро пожаловать, брат, – заговорил наконец человек звучным голосом, который, казалось, никак не мог исходить из этих болезненно свистящих легких. – Ваш генерал исполнил наше желание: увидеть человека, чья любознательность довела его до тюрьмы. Наше любопытство возбуждено и похвалами, которые расточал тебе Орфео ди Бернардоне.
Конрад упал коленями на каменный пол и согнул шею.
– Я обязан вашему святейшеству жизнью.
Он оставался в той же смиренной позе, пока не почувствовал легкого прикосновения ладоней к голове и не услышал, как папа пробормотал на латыни благословение. Потом Григорий взял его за плечи и заставил подняться.
– Фра Джироламо не сможет присоединиться к нам. Он готовится отправиться в путь с дожем, который завтра возвращается в Венецию.
Понтифик указал Конраду на пустое кресло и сам сел напротив.
– Видишь ли, – продолжал он, – мы нуждаемся в руководстве даже более, чем ваш орден. Мы просили его вернуться в Византию, чтобы уладить мириады мелочей, еще препятствующие воссоединению Церкви.
Конрад размышлял о том, что именно рассказал папе Джироламо. Мог ли генерал в обмен на согласие выполнить миссию на Востоке воззвать к власти высшего понтифика, чтобы воспретить ему разоблачение тайны?
– Единство членов мистического тела Церкви есть благословение Божье, – продолжал Григорий, – особенно – единство среди братьев. Фра Джироламо сообщил нам свое намерение использовать тебя как посредника, чтобы исцелить раскол в рядах ордена – после того, разумеется, как сам ты исцелишься от того, что мучает тебя. Возвышенная и важная миссия. Теперь, когда мы оторвали его от ордена ради собственных целей, он должен будет еще более полагаться на братьев, подобных тебе. Признаться, с личной точки зрения, как и с точки зрения блага Церкви, мы бы считали, что твое освобождение более чем оплачено исполнением этой миссии.
Понтифик внимательно заглянул ему в лицо, с которого Конрад старался стереть всякое выражение. Он еще не оправился от первого удивления, и к тому же не хотел открываться перед папой, пока тот полностью не откроет свои намерения.
– Фра Джироламо весьма симпатизирует мужам духа. Он вырос в Асколи, в болотах, где скрываются спиритуалы. Однако он понимает, что для исполнения задуманной святым Франциском реформации Церкви более полезны умеренные и практичные братья, способные разрушить преграду между священнослужителями и народом. На наш взгляд, вашему ордену следовало бы сосредоточиться более на простоте, нежели на бедности, более на строгости нравов, нежели на аскезе. Различия между ними тонки, но ваша строгая практика дает слишком узкую тень, между тем как в более широкой могло бы укрыться больше верующих. – Папа жестом указал на рясу Конрада. – В частности, мы предпочли бы видеть братьев одетыми в рясы из доброй крепкой материи, которой хватит на много лет и которая не позволит им отвлекаться от духовного в холодной базилике, нежели одетыми в лохмотья. Мы надеемся, что ты, по размышлении, примешь тот же взгляд.
Григорий встал и подошел к окну, обратив к Конраду спину. Тот украдкой погладил заплатанный рукав своей рясы. Повторялся давний спор с донной Джакомой, и он чувствовал, как к щекам приливает кровь.
Григорий продолжал:
– Фра Джироламо сообщил нам, что ты готов удовлетвориться работой в лепрозории, однако мы полагаем, что Бог ждет от тебя большего. Мы предложили твоему генералу дать тебе время для размышлений в братстве на горе Ла Верна, где ты сможешь поразмыслить о высшей цели жизни святого Франциска, о том, что она значит для всей церкви, для всех верующих!
«А, значит, речь все же о том, чтобы заткнуть мне рот...»
– Почему на Монте Ла Верна? – спросил он с наигранным простодушием.
Ответ был ясен: потому что именно там святой Франциск приобрел свои язвы. Что же, Григорий и Джироламо смеются над ним?
– Разве истина не остается повсюду той же и неизменной? – продолжал он, уже уверенный, что папе известно, какую истину он подразумевает.
Спина понтифика застыла.
– «Quid est Veritas?» – Пилат Господа. – «Что есть истина?» К сожалению всего человечества, он не дождался ответа Иисуса. Весь род человеческий возрадовался бы, услышав тот ответ. Мы прожили вдвое дольше тебя, фра Конрад, и немалую часть жизни отдали чтению хроник и летописей, долженствующих точно отображать бывшее. И мы заметили, что под пером писца истина принимает любую форму так же послушно, как железо под молотом оружейника.
– Но я совершенно уверен, что святой Франциск был прокаженным!
