Без малого десять лет назад, весной 1894 года, у него было подобное состояние – Чехов описал его в одном из писем. «На днях едва не упал, и мне минуту казалось, что я умираю: хожу с соседом-князем по аллее, разговариваю – вдруг в груди что-то обрывается, чувство теплоты и тесноты, в ушах шум, я вспоминаю, что у меня подолгу бывают перебои сердца – значит, не даром, думаю; быстро иду к террасе, на которой сидят гости, и одна мысль: как-то неловко падать и умирать при чужих».
Не умер. Не упал. Дождался-таки, стоя на подгибающихся ногах, когда занавес, наконец, опустился, и тут его с одной стороны подхватил Горький, с другой Миролюбов, отвели в уборную Качалова, хотели уложить на диван, но Чехов упорствовал и, лишь когда остались вдвоем с Качаловым, произнес: «А я в самом деле прилягу с вашего разрешения». Однако когда начался четвертый акт, поднялся. «Пойдем посмотрим, как „мои“ будут расставаться с „Вишневым садом“, послушаем, как начнут рубить деревья».
Почему, думаю я, Чехову захотелось услышать эти звуки? Не потому ли, что они напоминают те, которые раздаются, когда заколачивают крышку гроба?
…Я тоже слышу эти звуки. Но одновременно слышу в телефонной трубке доносящийся из Калифорнии голос человека, которому сегодня исполнился год.
