Он развернул лист, вгляделся в него.
— Индульгенции?
— Это только начало. — Я снова запустил руку в сумку и извлек оттуда небольшую брошюру, четыре листа, сложенные таким образом, что получилось шестнадцать страниц. — Латинская грамматика Элия Доната. Книга, которая нужна каждому ученику в каждой школе.
Он нетерпеливо посмотрел на меня — уж он-то знал, что это такое:
— Я их продал, наверное, с три сотни. Спрос такой, что писцы не успевают писать.
— Я могу готовить их быстрее и дешевле всех писцов, вместе взятых.
Фуст оглядел поле под будущий виноградник и ничего не сказал. Он в коммерции собаку съел и научился контролировать свои эмоции. Но вот удивление свое скрыть не мог.
Он прочел несколько первых строк в брошюрке.
— Никаких поправок, — сказал он.
Так оно и было. В отличие от других рукописей здесь отсутствовали вычеркивания и исправления на полях.
— Используя эту новую форму письма, мы можем вычитывать текст и исправлять ошибки до того, как слова появятся на бумаге.
Тут даже его сдержанность дала трещину, и он смерил меня внимательным взглядом — уж не дурачу ли я его.
— Покупатели любят видеть исправления, — только и сказал он.
— Исправления — это грязь на странице. Они ее уродуют.
— Они доказывают, что писец дал себе труд перечитать написанное.
— Но если бы он дал себе труд быть внимательнее при написании, то никаких исправлений не потребовалось бы.
— Совершенным может быть только Бог.
— Тогда я буду настолько совершенным, насколько это возможно.
Фуст снова посмотрел на страницы.
— Тут еще есть над чем поработать. Письмо — это не только отсутствие ошибок. Не знаю уж, как были написаны эти страницы, но сделано это довольно коряво.
— Вот почему мне и нужны деньги. Чтобы усовершенствовать изобретение. Я подумал, что ты с твоим интересом к книготорговле заинтересуешься этим. — Я протянул руку, собираясь забрать грамматику. — Видимо, я ошибся.
Фуст не отдал мне книгу.
— Новая форма письма, которое можно прочесть, прежде чем оно написано, и изготовить за месяц столько копий, сколько писец не изготовит и за всю жизнь, — сказал я. — Сколько ты готов за это заплатить?
Фуст ехидно улыбнулся.
— Кажется, ты собирался назвать мне сумму.
Я уже был сыт по горло выпрашиванием жалких кредитов, которые едва покрывали проценты с предыдущих. И целый синдикат инвесторов мне тоже был ни к чему — их ссоры отнимали у меня больше времени, чем сама работа. Я решил осесть в Майнце. И это означало, что у проекта должен быть один- единственный инвестор, настолько в нем заинтересованный, что не сможет допустить провала.
— Тысяча гульденов.
Фуст поднял руки и подышал на них.
— Это сумасшедшие деньги. Как ты собираешься их потратить, чтобы они с прибытком вернулись ко мне?
— Пойдем, я тебе покажу.
LXI
— То, на копию чего вы смотрите, это первая или вторая из напечатанных книг.
Они припарковались на площадке для отдыха. Эмили положила себе на колени распечатку восстановленного листа и бестиарий, Ник оглянулся вокруг — не видит ли их кто. Перед ними был лишь темный сосновый лес с провисшими под грузом снега ветками. За спиной у них по автомагистрали А5 неслись машины.
— Из напечатанных где?
— Вообще где-либо. Точнее говоря, из напечатанных подвижными литерами.
Словосочетание «подвижные литеры» Ник узнал, хотя скорее как лицо в толпе, чем как старого приятеля. Он встречал этот термин где-то в журналах при перечислении ста величайших изобретений или людей, которые изменили мир. Обычно это словосочетание соседствовало с фамилией.
— Гутенберг?
— Именно. — Кожа у Эмили посерела от усталости. Без губной помады и туши для ресниц ее пухлые губы и темные глаза словно ввалились в лицо. Но когда она смотрела на страницы перед собой, чувствовалось, что энергия переполняет ее. — Что вы о нем знаете?
— А что о нем можно знать?
— Не много. Настолько мало, что до восемнадцатого века он был почти забыт. Он нажил себе влиятельных врагов, и после его смерти они приложили немало усилий, чтобы похоронить его наследство. И только когда ученые сотни лет спустя проанализировали сведения в архивах, они поняли.
— Что поняли?
— Что он собирал отдельные части в одно целое. — Она, чуть ухмыльнувшись, стрельнула в Ника озорным взглядом — понял ли он ее шутливый намек. — Подвижные литеры. Он разработал способ отливки отдельных букв на металлических формах, а затем складывал их в слова, предложения, в конечном счете в полную Библию. И напечатал ее.
Ник попытался представить себе, каково это было — собирать Библию буква за буквой.
— Наверное, на это ушло много времени.
— Вероятно, несколько лет. Но единственная альтернатива этому была переписка от руки. А он, набрав страницу, мог печатать столько копий, сколько ему требовалось. Потом он рассыпал набор и использовал буквы еще раз, создавая совершенно новую страницу. Гибкость системы бесконечная, при этом можно создавать абсолютно стандартизованное изделие, которое тиражируется по потребности. Это, возможно, был самый важный информационный прорыв в период между созданием алфавита и Интернета.
— И когда это случилось?
— В середине пятнадцатого века.
— В то самое время, когда жил Мастер игральных карт.
Эмили взяла книгу, украденную из библиотеки. На обложке не было ничего, кроме пасущегося оленя, выполненного золотым тиснением. Ник сразу узнал его по оленям на картах. Эмили повернула книгу корешком к нему.
— «Гутенберг и Мастер игральных карт»,[43] — прочел Ник.
— Я наткнулась на нее, когда просматривала карточку Джиллиан в Нью-Йорке. Вы не первый, кого удивила эта связь. В Принстоне есть иллюминированная копия Библии Гутенберга, иллюстрации там очень похожи на рисунки с игральных карт. Автор этой книги предположил, что существовало сотрудничество между Гутенбергом и Мастером игральных карт, который и сделал иллюстрации к Библии. Человек, который усовершенствовал печатание текста, и человек, который усовершенствовал печатание гравюр. Соблазнительная идея.
— И есть какие-нибудь подтверждения этого?
— Только косвенные. От большинства аргументов автора этой книги оппоненты не оставили камня на камне. — Эмили уставилась в распечатку, словно не могла поверить тому, что видит. — Пока не появилось
