— Да и ты, витязь, не розами пахнешь, — грубовато ответила девица.
— У меня зато порты есть переодеть да рубаха, а тебе не в мокром же ходить?
Девица заозиралась беспомощно, теребя узелок платка на шее.
— Я могу помочь, — подал голос Никифор.
— Как же ты поможешь?
— У меня в телеге под соломой платье женино лежит. Возил к мастерице одной, вышивку сделать к Иванову дню.[13] Вот, забрал. Оно тебе, девка, великовато будет, но пока твое не высохнет, походишь, коль не побрезгуешь.
— Спасибо, я дело твое доброе запомню, — как-то уж очень серьезно ответила та.
— Да пустое, — отмахнулся мужичок.
— Пойдешь с нами мыться? — спросил его Ягайло.
— Не, не так чтоб запачкался сильно. Схожу за платьем да кобылку проведаю, а то старая она уже, а сегодня эвон сколько поездить пришлось. — С этим Никифор развернулся и исчез за дверью.
— Хороший все-таки человек Никишка, хоть на первый взгляд и ядовит, как мухомор, — задумчиво произнесла девица. — Редко таких встретишь.
— Да господь с тобой, Евлампия, — удивился Ягайло. — Таких, почитай, каждый первый по Руси.
— При дворе княжьем я росла, там люди иной раз друг другу хуже волков.
— Не след нам за княжий двор кручиниться. Далеко до него. О себе думать надо. Давай уж, пошли, покуда вода обещанная не остыла.
Они вышли из комнаты, и Ягайло запер дверь на ключ. Прошли узким коридором и спустились по шаткой лестнице на задний двор, обнесенный глиняной, в полтора роста, стеной. Ясеневая кадушка полсажени в поперечнике манила горячим парком над темной гладью налитой в нее воды.
— Давай, Евлампия, первой полезай, пока не остыло. Обмоешься быстро, а потом уж и я. Вон и Никишка с платьем идет.
Мужичок подошел, церемонно неся на вытянутых руках платье беленого сукна. Подол был расшит золотой нитью с камешками. Павлиньи глаза, перья жар-птиц, башни и маковки невиданных городов играли-переливались в падающем из окон свете.
— Кто ж красоту такую сотворил?
— Да есть у нас девчоночка одна. Колченогая от рождения. Но, видать, что Бог в ноги недодал, в руки-то и ушло. Такая мастерица… Евлампия, слезно прошу, не заляпай.
Мужичок торжественно передал платье с рук на руки витязю и зашагал прочь. Ягайло так же, на поднятых руках, преподнес его девице.
— Ты еще на колено встань, — хохотнула она. — И будешь прям как лыцарь с картинки. Да не красней, а повесь лучше на край, а очи опусти, а еще лучше вообще уйди. Мне раздеться надо.
Ягайло пожал плечами, положил платье на край кадушки и сел спиной. Сорвал былинку и сунул в рот, прислушиваясь к плескам и вздохам за спиной.
— Витязь, — вывел его из задумчивости голос Евлампии. — Ты задремал никак?
— Нет, задумался просто. А ты уже все? — Не дожидаясь ответа, он обернулся.
Девица стояла перед ним в роскошном платье. С мокрыми волосами, раскрасневшаяся после горячей воды. И впрямь краснa, подумалось Ягайло, а что руки-ноги великоваты, так бывает, что не свезет. Вон, мастерица, что платье вышивала, та совсем…
— Ну, ты прям не витязь, а дума боярская, — хихикнула девица. — Хватит пялиться, омывайся давай да приходи спать. Тоже намаялся, поди, за день.
— И то верно, — ответил Ягайло. — А ты ступай, мне тоже разоблачиться надо. А платье оставь, я заодно со своим постираю.
Девица кивнула и, ни слова не говоря, отправилась к лестнице. Хромоты почти не было заметно.
Вот ведь, думал Ягайло, глядя девице вослед и натирая широкую грудь ладонью, а могла бы стирку на себя взять. Бабье все-таки дело мужские порты стирать, а не наоборот. Хотя сам вызвался, чего уж теперь…
Он набрал в грудь побольше воздуха и опустил голову под воду, расчесал пятерней волосы, выполаскивая грязь и ил. Вынырнул. Еще раз прошелся ладонями по телу и, опершись на край кадушки, выскочил из нее одним движением. Фонтан поднятой им воды преломил и разбрызгал свет далеких звезд.
Ягайло нашарил на земле сверток с чистыми портами и рубахой. Облачился. Достал из-за голенища стоящего рядом сапога короткий тонкий нож, со скрипом провел по щекам и подбородку, сбривая обгорелые остатки былой растительности, зачерпывая горстью воду и сбрызгивая на сторону. Подумал, не подрезать ли сгоревшие волосы, да решил, что так только хуже сделает, и оставил как есть. Обтер нож о штанину и вернул на место. Почистил сырой ладонью ножны сабли, обмыл сапоги, поплескал воды на кольчугу. Бросил в кадушку грязные тряпки, приложив к ним платье Евлампии. Поводил в воде рукой, закручивая ее в глубокую воронку. Потом в другую сторону. Выгреб из кадушки и скрутил, отжимая со всей молодецкой силы. Опять бросил, покрутил туда-сюда и вновь отжал почти досуха. Золы б немного для чистоты, да песочка, подумалось ему, но для похода дальнего и так сойдет.
Огляделся, куда б повесить на ветерке, но вспомнил, что не в родной деревне. Люди тут проезжие, пришлые да ушлые, ну как попрут одежку? Свернул все пожитки в тугой узел и направил стопы свои к лестнице. Не касаясь перил, взлетел на второй этаж и замер в оторопи.
Никифор и Евлампия сидели прямо на полу под дверью опочивальни. Между ними стояло блюдо с жареным поросенком, дурашливо зажавшим в пасти печеное яблоко. Мелкими желтыми зубами мужичок огладывал оторванную ляжку, запивая ее квасом из стоящего рядом жбанчика. Девица же, набив полный рот, с трудом пережевывала длинную полосу мяса, оторванного от спины. По ее голым выше локтя рукам, поблескивая, стекал жир. Хорошо хоть рукава догадалась закатать, чтоб красоту-то не угваздать, мелькнуло в голове Ягайлы, а на язык вывалилось совсем другое:
— Вы что ж устроились родственника единокровного-то жрать?
— Ягайло, ты о чем? — дернув горлом, сглотнула девица очередной плохо пережеванный кусок.
— Первый раз вижу, чтоб свиньи свиненка харчили, да руками, да на полу, — нахмурился воин.
— А чем ты думал, когда, уходя, нам ключа не оставил? — посклочничал Никифор.
— Правда, Ягайло, — примирительно пробормотала сквозь чавканье Евлампия, — мы приходим, а тут такое изобилие, а животы-то подвело, как было не отведать?
— Ты не стой столбом, дверь отпирай, чтоб приличным людям гузно на жестком не отсиживать. Да и сам поешь, — милостиво разрешил Никифор.
Стараясь не наступить в блюдо, Ягайло сунул ключ в скважину и толкнул дверь. Его спутники, не переставая чавкать, подхватили с пола снедь и занесли ее в комнату. Водрузили на стол и продолжили трапезу. Прикинув размеры поросенка и скорость, с которой он исчезал в ненасытных ртах, Ягайло развесил влажную одежду на вбитых в стену колышках и присел к столу. Одним росчерком ножа отрезал себе кусок грудки и впился в нее зубами. Теплый сок потек в горло, умопомрачительные ароматы перца и душицы защекотали нос. Только сейчас он понял, что за последние два дня у него маковой росинки во рту не было. Он заработал челюстями, сквозь хруст прислушиваясь к неторопливому разговору, который вели уже порядком насытившиеся Никифор и Евлампия.
— От люди-то живут, — жаловался Никифор. — Чтоб мне телегу справить у мастера, нужно было два года, почитай, корячиться. Поле, огород, куры, гуси, коровы две. Ни отдыху, ни продыху. Жена по ночам глаз не смыкала, над прялкой маялась. Я, бывало, наломаюсь, залезу на печку, а она сидит внизу, пальчиками тонкими ниточку скручивает да на веретено наматывает, а у меня, вот те крест, аж слеза на глаза наворачивается… А тут у них аж две телеги стоят, сеном заваленные. Да хорошие такие. Одна добротная, крепкая. Хошь лес на ней вози, хошь сено, хошь покойника на кладбище, хошь невесту на свадьбу. А вторая вообще с крытым верхом. А внутри сиденья сделаны и мягким обиты. Кто же такое диво удумал-то?
У Ягайлы свело челюсти, волчий аппетит улетучился, а животе стало пусто и холодно.
— Что ты сказал? — медленно, с расстановкой переспросил он Никифора.
— Ты чего, витязь. — отпрянул мужичок, чуть не подавившись с испугу. — Почто глаз бешеным стал?
— Где ты видел крытую телегу? — спросил Ягайло, и голос его был звонок и остр как нож.
