взбеленился в ответ Ягайло. И тут же смягчился. — Я ж о тебе, дуре, забочусь. За себя-то как-нибудь уж постою, а вот тебя могу и не успеть прикрыть. Так что собирайся давай.
— И куда?
— Мыслю я к Никишке тебя отвести. Он мужик хоть и не видный, но справный. Если не оборонит, так укроет.
— А сам ты куда собрался? — подозрительно спросила Евлампия.
— Я-то? Да вот подумал, пока ты немощна, а княжья подмога идти не спешит, в Орду наведаться.
— В Орду? — вытаращила глаза Евлампия. — Зачем в Орду?
— Ты ведь сама говорила, в крепостице ордынцев видела. Может, там что про Глеба знают, да и по другим делам проведать надо кое-кого.
Про другие дела Ягайло соврал для солидности и тут же укорил себя за это, правда мысленно.
— Витязь, ты не бросай меня, — просительно сложила руки перед собой девица.
— Да я б не бросил, но надо мне, а тебе с такой ногой куда ж? Я вот пока съезжу, все подзаживет, спадет опухоль, и…
— Что «и», витязь? Примешь меня в боевые подруги, аки валькирию норманнскую? Да не смеши.
Ягайло понурил голову, не найдясь, что ответить. Посидел на топчане, водя пальцем по оставленным прежними постояльцами грязным разводам, и поднялся на ноги.
— Собирайся давай, — грубо бросил он. — А я пока пойду Буяна обратно заседлаю.
— Да чего мне собираться? Нет же скарба никакого, — бросила девица в удаляющуюся спину. И уже себе под нос: — Руки разве помыть, чтоб платье дальше не гваздать, и так вон как тряпка стало.
Витязь вернулся минут через пятнадцать. Молча подхватил успевшую кое-как почиститься Евлампию с топчана. Почти не давая опираться на больную ногу, снес ее по лестнице и вывел на крыльцо. Буян уже стоял под седлом, недовольно жуя недоуздок. На крыльцо выкатился хозяин, закрутился юлой:
— Неужели уезжаете уже? Так ског’о?
— А ты и рад? — рявкнула Евлампия, давно проникнувшаяся к нему животной ненавистью.
— Шо ви, шо ви, просто комната и еда впег’ед оплачены…
— Да не боись, денег взад не отберем, — успокоил его Ягайло, верно уловив причину беспокойства. — Но зато уже если вернемся, то стребуем кров и пищу в размере ранее оплаченного.
Хозяин в ответ закивал, как китайский болванчик, чуть не клюя носом истоптанные многочисленными посетителями доски.
Прямо с крыльца витязь подсадил девицу в седло, взял коня за повод и вывел со двора. Свернув вдоль болот, повел по темной дороге, ориентируясь на свет выкатившейся в зенит луны. Он намеренно шаркал ногами по земле, нащупывая ямы и выбоины, чтоб не дать коню в них споткнуться. Окаймляющий болота густой подлесок скоро закончился, и справа потянулись настоящие топи. Засветились зеленым гнилушки, забулькали, лопаясь, поднимающиеся со дна пузырьки, потянуло удушливым серным запахом. Ветер побежал по кочкам, играя жирными стеблями болотной травы. Тревожно зашелестел камыш.
— Страшно-то как… А вроде уже и привыкнуть должна была, — пробормотала с седла Евлампия.
— К такому трудно привыкнуть, — ответил Ягайло. — Болота, подземелья, пустыни песчаные — не для человека. Сторониться их надо.
— Отчего так?
— Издревле повелось. Раньше людей мало было, не то что нынче. Вот и селились только в райских кущах, все неугодное стороной обходя. А мир пустоты не терпит. Там, где человек есть, он его собой наполняет. А где человека нет, там мир наполняет нечисть.
— А как же домовые всякие, они ж с человеком живут? — спросила девица.
— Домовые — не то чтоб нечисть. Так, серединка на половинку. А вот избу али терем оставить, чтоб он, зиму, скажем, перестоял, так к весне там такое заведется, что не приведи Господь. Сама знаешь.
— А если построен дом, но никто там не жил, говорят, еще хуже заводится, самая отборная нечисть, злобная и коварная. Правда то?
— Да я с нечистью как-то… — начал Ягайло.
Из болота глухо заухала выпь. Ягайло и Евлампия вздрогнули.
— Тьфу, пропасть, — сплюнул витязь. — Заканчивать надо такие разговоры, не доведут они до добра.
— Как бы до анафемы не довели. Ежели батюшка какой наши разговоры про домовых да лешаков услышал бы, такую бы епитимью наложил, век бы не отмолились.
— Да, сильны в нас корни, то верно, — кивнул Ягайло. — Как напоказ, так крестимся, а как до дела дойдет, так нечисть языческая сама в голову лезет.
— О, смотри, приехали, кажись, — ткнула пальцем Евлампия в вырисовывающийся в предрассветных сумерках большой терем о трех этажах за высоким забором. — Вроде про это место Никишка сказывал.
— Место-то вроде это, но уж дом-то больно богат. Нешто наш Никишка в таких хоромах обретается?
— Да, не беден. Но телега вон во дворе дареная стоит, — молвила Евлампия, заглядывая с коня во двор через глухой забор. — Точно. Никишкин дом.
Ягайло согласно кивнул и решительно направился к крепким воротам.
— Витязь, ты куда это? — подала голос с седла Евлампия.
— Так это… Постучать хочу, — удивленно ответил тот, занося кулак.
— Да погоди, спят все. Даже первых петухов еще не было.
Ягайло замер с поднятой рукой. Немного подумав, опустил. Огляделся. Нашел большую ветку и с размаху забросил ее через забор. С той стороны раздался захлебывающийся собачий лай.
— Вот теперь мы как бы и не виноваты, — улыбнулся он. — Если брехучих собак заводишь, будь готов к тому, что они тебя разбудят.
— На все-то у тебя ответы есть, — покачала головой Евлампия.
— На том стоим, — ухмыльнулся Ягайло, прислушиваясь к случившемуся во дворе шуму.
— Кто там балует? — донесся из-за забора хриплый со сна, но такой знакомый голос. — А ну пади, не то стрельну как!
— Из чего стрельнешь-то? Из палки? — захохотал Ягайло. — Никишка, хватит пужаных пужать, отворяй ворота.
— Ягайло, ты ль? — донеслось из-за ворот недоверчиво.
— Я, я, открывай. Да не один, с девицей Евлампией, если помнишь такую.
— Как не помнить, помню, — донеслось из-за ворот. — А пожаловали с чем?
— Да хватит уж гостей перед дверьми томить, открывай давай. — Ягайло для убедительности стукнул кулаком в ворота, отчего те заходили ходуном.
С той стороны задвигались тяжелые засовы. Заскрипели петли. Одна из створок распахнулась, на пороге возник Никишка в исподней рубахе до колен и босой. В одной руке он держал короткое ухватистое копье с широким, как лист, наконечником, другой вздымал над головой масляный фонарь.
— Так с чем пожаловали? — сварливо спросил он. — Отчего дом весь перебудили?
— Так помнишь, ты слово давал девицу у себя приютить, коли надо? — спросил Ягайло.
— Помнить-то помню и от слова не отказываюсь. Только не помню, чтоб уговор был до первых петухов являться. А вот про мзду помню, — по-купечески хитро и выжидающе прищурился Никифор.
— Так и я от своих слов не отказываюсь. По рублю за каждые три дня дать готов. — Витязь похлопал себя по тому месту, где у богатых людей обычно висит кошель.
— По рублю за три? — задохнулся Никифор.
— А ты кумекал по рублю в день содрать, песий сын? — подала голос молчавшая до того Евлампия.
— Никишенька, что ты, как татарин, незваных гостей в воротах держишь? — раздался из темноты мягкий женский голос. — Заводи их во двор, пусть все у коновязи оставляют да в горницу идут. У меня тесто уже поднялось, скоро хлеб будет свежий, а пока кваском напои.
В свет фонаря вступила женщина в длинном, до пят платье и замужнем платке. Высокая, почти на голову выше щуплого Никифора, плавная в движении и голосе. В крупных ее чертах таилась удивительная
