Семнадцать каменных ангелов

полное достоинства лицо каким-то образом действовало на нее успокаивающе. Он признал ошибки предшествующего следствия и взял на себя ответственность за них. Поскольку он был единственным человеком в Bonaerense, от которого зависел успех ее миссии, не оставалось ничего другого, кроме как найти с ним общий язык, но дело было не только в этом. В глубине души, в чем она боялась признаться самой себе, усталое лицо Фортунато, его спокойные манеры напоминали ей отца.

Она положила ручку на досье и тяжело откинулась на стуле. Ее отец был человеком, который никогда не поддавался эмоциям; он служил оценщиком убытков в страховой компании и отличался умением излагать все взвешенно и резонно, даже в самой отчаянной ситуации. Пока она не выросла, это выводило ее из себя, ей больше импонировала отчаянная агрессивность матери; однажды она видела, как та дала пощечину клерку за то, что он оскорбил чернокожую женщину. Тем не менее она многое переняла от отца. На десятках коктейлей в госдепартаменте, на конференциях она строила из себя блестящего молодого технократа, с жизнерадостной отстраненностью человека, «лишенного политических пристрастий», рассуждая о том, как американцы обучают палачей или помогают фашистским режимам. Она научилась обсуждать эти ужасы в той же самой отстраненной манере, в какой досье описывало убийство Роберта Уотербери, говорить о разрушенной латиноамериканской экономике просто как о несовершенных рынках, оговариваться, что права человека следует рассматривать «в контексте». Она разослала сотню писем и раздала с тысячу визиток, причем с основательностью, унаследованной от отца-страховщика. Все это делалось в надежде, что, когда понадобится послать кого-либо в Эль-Сальвадор наблюдать за выборами или написать доклад о результатах эксперимента в сельском хозяйстве боливийского Чапари, могут вспомнить ее имя и физиономию, с шиком вставленные в разговор несколько испанских слов. Наконец ее старания увенчались успехом, ей позвонили из офиса сенатора Брейдена. В Аргентине нужно расследовать одно дело, речь идет о нарушении прав американского гражданина. Не могла бы она за это взяться?

Затем встреча с женой Уотербери, все еще не пришедшей в себя после убийства и его неуклюжего расследования. Наоми Уотербери встретила ее у дверей удрученным, недоверчивым взглядом, ее прелестное лицо искажали набрякшие мешки под глазами и горестно скривившийся рот. Она подробно рассказала о жизни мужа, тщательно стараясь оставить в стороне свое горе. Внезапный порыв сострадания со стороны государственного департамента не умиротворил ее, и понадобилось много времени, пока сквозь чувство горести, тоску о прошлом и теплящуюся невероятную надежду начала пробиваться ее подлинная натура.

Ее муж, сказала она, был писателем. Он сотрудничал в разных журналах и написал два романа. Первый имел успех, второй провалился. Он уехал в Буэнос-Айрес, чтобы собрать материал для третьего, детективно-приключенческого романа, который, как он надеялся, даст новый импульс его карьере.

– Он хотел написать что-нибудь коммерческое, – сказала она. – Его первые две книги имели успех у критиков, и после того, как вторая провалилась в продаже, он подумал, что нужно попробовать что-нибудь из того, что может пойти на рынке. Мне страшно не хотелось, чтобы он принялся за что-нибудь заурядное, только ради денег. – Она вздохнула. – Я поддержала его в этом только потому, что он стал отчаиваться. Мы все стали отчаиваться.

– Миссис Уотербери, из того, что рассказывал ваш муж, у вас не сложилось впечатление, что он ввязался в какое-нибудь опасное предприятие? У него не проскальзывали нотки беспокойства?

Она ответила не сразу, как бы сбросив с себя груз воспоминания:

– Сначала он говорил о людях, с которыми встретился там, о том, как хорошо снова быть в Буэнос- Айресе. Он встречался с одним из своих старых банковских друзей, думается, его звали Пабло. Потом он стал говорить как-то немного… уклончиво, что ли. Он сказал, что вышел на какое-то дело, которое всем нам поможет, но что именно за дело – не сказал. Мне показалось, что он немного стыдился этого. Я думаю, что-то происходило, но ему не хотелось, чтобы я беспокоилась, отчего я стала беспокоиться еще больше. В последний раз, когда он звонил, он казался усталым и расстроенным. Он сказал, что с него хватит, он едет домой. – Лицо у нее вдруг стало бесформенным, каким-то по-детски беспомощным. – Это было накануне того дня, как нашли его тело.

Видеть это было невыносимо тяжело, и Афина произнесла нечто такое, чего ей ни в коем случае не следовало говорить, – она дала невыполнимое обещание, почти шепотом, дотронувшись рукой до плеча вдовы:

– Я узнаю, что случилось с вашим мужем, Наоми. Я обязательно узнаю.

Разобраться в крючкотворстве деталей expediente стало просто невозможно. Она вздохнула и взяла со стола комиссара вчерашнюю газету. Имя некоего Карло Пелегрини пестрело во всех заголовках, кричавших о скандале, разобраться в котором она уже не могла, потому что приехала в Буэнос-Айрес слишком поздно. Речь шла о каком-то запутанном деле, связанном со взятками и с аргентинской почтовой службой. Она увидела имена президента и нескольких офицеров военно-воздушных сил. В дверь постучали. За матовым стеклом маячило зеленое облако.

– Ах, доктор Фаулер! Я гляжу, вы уже вся в делах.

Среди серых стен полицейского участка златокудрый Фабиан буквально светился в своем попугайском зеленом спортивном пиджаке и розовой рубашке. На шелковом галстуке у него кукарекали золотые петухи.

– Инспектор Диас!

– Прошу вас, – проговорил он по-английски, одарив ее улыбой сердцееда-красавца, полной радостного смеха и тепла. – Я Фабиан! – Он без приглашения вошел в комнату, и она почувствовала, как он моментально, почти профессионально, глазами ощупал ее с головы до талии. Он подошел к ней и поцеловал в щеку, и она почувствовала его одеколон – слегка пьянящий, приятный пряный запах.

– Фабиан… Никак не думала, что вы говорите по-английски.

– Ну да, – запинаясь, продолжил он, но улыбка у него получилась уже немного натянутой. – Конечно… я могу говорить по-английски. – Он пожал плечами. – Конечно!

– Это вам очень поможет в Голливуде.

Улыбка застыла у него на губах, он стоял и думал, как он это должен понять, вышучивает она его или нет.

– Вообще-то, – отступил он, – я читаю по-английски лучше, чем говорю… Послушайте… – Он вынул из портфеля американскую книжонку в бумажном переплете и продолжил по-испански: – Я изучаю канон. Канон – это все. – Он подал ей книжку, и она глянула на обложку.

Вы наверняка когда-нибудь читали популярную детективную историю и думали: «А я могу написать лучше». Теперь вы действительно можете написать лучше! Мы вас научим!

Как раскидывать улики, чтобы читателю все время хотелось догадаться и чтобы страницы шелестели!

Двенадцать тайных методов, которыми пользуются писатели, чтобы с самого начала держать читателя на крючке.

Как построить композицию вашего романа, чтобы он имел громкий успех в Голливуде! Это так легко!

Она вернула ему книжку.

– Ее прислал мне двоюродный брат из Лос-Анджелеса, – сказал он, укладывая книжку обратно в портфель, потом с видом восторженного удивления покачал головой. – Они там купаются в долларах! – От литературного энтузиазма не осталось и следа, его место занял холодный профессионализм. – Я знаком с делом, по которому вы работаете.

– С делом Уотербери?

– Sí, Doctora.[26] Вообще-то я работаю с наркотиками и нравами, но в деле вроде этого, когда на месте убийства обнаружено коммерческое количество наркотиков, наш отдел часто работает с отделом убийств, – так сказать, пытаются объединить усилия.

– Вы были одним из следователей?