Семнадцать каменных ангелов

– Кто это был? – прозвучал его вопрос в пыльном полумраке задней комнаты «Ла Глории».

Шеф коротко хохотнул:

– А кто это не мог быть? За такое удовольствие могли бы толкаться локтями! – Произнося шутку, он внимательно следил за Фортунато. – С чего бы у тебя такое лицо? Что для тебя Беренски? Рано или поздно кто-то должен был выпустить дух из этого сукиного сына. – С иронией: – Возможно, это директора его газеты. Ты только посмотри, какой доход они теперь получат.

Шеф потянулся телом в сторону и через дверь поманил официантку:

– Слушай, принеси-ка нам два айзенбаха! – И снова устроился на стуле. – Вся проблема в том, что даже в могиле он продолжает создавать проблемы. Все эти «Кто убил Беренски? Кто убил Беренски?». – Он скривился от отвращения и помахал руками перед носом, как бы отгоняя воображаемую вонь. – Проблема в том, что, когда журналисты увидят имя Пелегрини в новом изложении Богусо, наше положение сделается немного более caliente.[90]

Фортунато не стал уточнять недоговоренность Шефа. Тоскливые всхлипывания давно отзвучавших скрипок делали сумрачную атмосферу обшарпанного кафе еще непрезентабельнее.

Шеф продолжил свою мысль чуть веселее:

– Есть и неплохая новость. Я прочитал расшифровку – новые показания Богусо. Он говорит об Уругвайце и Сантамарине, но ни слова о полиции. Такое впечатление, что тем, кто стоит за всей этой чехардой, нужен только Пелегрини. Главное теперь, чтобы не раскрывал рта Сантамарина.

– А если ему предложат договориться?

– Он на это не пойдет! Не тот человек. Он будет тихо сидеть и ждать, пока Пелегрини вытащит его на все четыре стороны.

– А Ренсалер?

Шеф удивленно вскинулся, кажется, он не разыгрывает недоумения:

– Какой еще Ренсалер?

– Это начальник безопасности всей организации Пелегрини. Уотербери упоминал его перед смертью. Что-то вроде «вас послал Ренсалер» и что мы должны сказать Ренсалеру, что ему нечего опасаться.

Похоже, теперь Бианко действительно ничего не понимал:

– Я ничего об этом не знаю.

Фортунато подумал о том, как неумолимо расползается список людей, от молчания которых он зависел.

– Мне лучше пойти и поговорить с ним один на один.

Бианко ухмыльнулся уголками рта:

– Это совсем другое дело. Следствие ведется теперь по делу об organización ilícita,[91] а не об убийстве, а это значит, что оно относится к юрисдикции федералов. Они перевели его в федеральную тюрьму. Это не значит, конечно, что мы не можем говорить с ним, но, сам понимаешь, возникает ряд неудобств. Больше того, он настаивает, что не будет разговаривать без адвоката.

Фортунато медленно кивнул:

– Кто платит адвокату?

Шеф покачал головой:

– Тут-то мы и приехали, Мигель. Его адвокат из фирмы Эрнесто Кампоры, брата Германа Кампоры, начальника разведки. Он взял это дело бесплатно. Из того, что ты рассказывал мне, можно заключить, что твой инспектор Диас принадлежит к той группе.

Фортунато поморщился. Федералы. Кампора. Дело выскальзывало у него из-под контроля. Подошла официантка и поставила на стол два пива и блюдечко с зелеными оливками, они замолчали. Бианко показал на бокалы:

– Пей! Расслабься немного.

Он выбрал себе оливку и начал ее жевать, Фортунато кончиками пальцев сжимал прохладную поверхность своего бокала, но к губам не подносил.

– Это политика, hombre, – продолжил разговор Бианко, выковыривая оливковую косточку. – Овехо, министр экономики, хочет баллотироваться в президенты, а президент не собирается отказываться от своей работы. Чем больше грязи они выльют на Пелегрини, тем больше дерьма попадет на президента, даже если дело так и не дойдет до суда. Это замкнутый круг. Овехо представляет интересы Международного валютного фонда, а иностранный капитал – против местных интересов. Можешь быть уверенным, он ничего не потеряет, он получит свое у другой стороны. Вот так-то, и, к сожалению, мы оказались между двух огней.

Фортунато почувствовал, как в груди закипает гнев:

– Я не был ни между кем. Это ты поставил меня в такое положение…

Бианко резко оборвал его:

– Не начинай хныкать! Ты многим обязан конторе. Хочешь сказать, что не можешь в кои-то веки ответить добром на добро? – Шеф снизил тон, но говорил все с тем же каменным лицом. – Какие-то операции проходят хорошо, какие-то неудачно. С этим приходится мириться. Полицейский должен быть твердым! Решительным!

– Я хочу правды об этом, Леон. Всей. Ты должен мне сказать.

Шеф сложил губы и посмотрел на кучку оливковых косточек перед ним. Вздохнув, он выпрямился на стуле.

– Пелегрини хотел разделаться с Уотербери. Почему, не совсем ясно. Что-то связанное с его женой, как предполагает твой Диас. Пелегрини организовал это через Сантамарину – ты видел его здесь несколько недель назад. Остальное тебе известно.

– Человек же не был ни в чем виноват!

Ссылка Фортунато на преступление, по-видимому, озадачила Бианко.

– Какое это имеет значение? Этот сукин сын замышлял что-то, иначе остался бы в живых. Он волочился за женой Пелегрини.

– Ты же говорил мне, будто он шантажировал его!

Под пристальным взглядом Фортунато Шеф заерзал:

– То ли, другое ли. Какая разница?

Фортунато прочитал на лице своего ментора то же презрение, какое видел двадцать пять лет назад, когда они совершали налет на семью профсоюзного лидера. Он проговорил:

– Для меня есть разница.

– Тогда какого черта у тебя все пошло кувырком?! – Бианко сморщил нос – Что с тобой? А? Что происходит? Сейчас не время распускать нюни! – Подражая манере Фортунато: – Бедный писатель! Гулял с женой богача, и его убили! Ты в своем уме? Люди умирают каждый день. Ты, я, все мы умрем! Ты захлебнулся в стакане воды, Мигель! – Шеф остановился на полуслове и секунду смотрел на Фортунато, словно оценивая его. – Прости, Мигель. Я схожу с ума и… столько навалилось неприятностей. – Он огорченно поднял плечи, потом на мгновение отвел взгляд в сторону. – Не беспокойся. Я тебя прикрою, как всегда. Все отрегулируем. Через две недели никто и не вспомнит, кто такой был Роберт Уотербери.

Фортунато не ответил, он понимал, что есть вещи, которые никогда нельзя отрегулировать. Уотербери мертв, его жена – вдова, а дочь – сирота. И он, Фортунато, выпустил последнюю пулю.

Бианко громко поприветствовал офицера на другом конце зала, тот подошел к ним и тут же с жаром завел разговор об убийстве Беренски. Фортунато молча поздоровался с ним, когда его представил Шеф, безразлично пожал ему руку и перевел взгляд на плакат отборочного матча в Аргентине 1978 года, самого страшного года диктатуры, когда в Буэнос-Айресе проводили матч мирового футбольного чемпионата и выиграли, – тогда все улицы танцевали, а на берега Ла-Платы выносило тела убитых. Они снова вдвоем, Шеф с наигранной уверенностью пытается приободрить его:

– Да расслабься ты, Мигель. Все обойдется.

Глава двадцатая