Шань Фен как зачарованный всматривался в решительное и благородное лицо второго из собеседников, наслаждаясь его уверенной речью. Высокого и крепкого человека звали Мао Цзэдун.[34] Он еще не очень известен, но те немногие, кто был с ним знаком, понимали, что его сила — это воля. Воля абсолютная. Воля, способная изменить судьбу страны.
Изучая различные классы, из которых состояло общество, Мао старался свести знакомство с представителями каждого из них. У него у самого отец — бедный крестьянин, ценой невероятных усилий достигший определенного благополучия. В такой среде Цзэдун и начал изыскания, предпочитая «полевые» эксперименты. Бедные крестьяне, испольщики,[35] мелкие ремесленники, бродячие торговцы. Он оценивал их способности к работе и расположенность к революционной борьбе.
Потом его заинтересовал люмпен-пролетариат,[36] состоявший из безземельных крестьян и безработных ремесленников, которые, чтобы хоть как-то поправить свое положение, объединялись в тайные сообщества. Этих будущий лидер компартии считал самыми способными к борьбе, но слишком склонными к разрушению. Если люмпенов как следует воспитать, то их силы вольются в революционное движение. В ходе подобных исследований Мао и приблизил к себе Шань Фена. Они разговорились в одном из кабаков, и тот спросил парня без страха и словесных выкрутасов про Триаду. Цзэдун сказал, что ему интересно, какую пользу такие люди, как Шань Фен, могут принести Китаю. И юноша ему поверил. Революционер говорил так понятно, и слушать его было легко и приятно.
— Мы не сможем рассчитывать на индустриальный пролетариат, он слишком малочислен. — Мао Цзэдун говорил с риторическим запалом, но в то же время очень спокойно. — А вот люмпен-пролетариат, крестьяне, безработные — это другое дело. Если нам удастся взять под контроль их тайные сообщества, такие как «Старшие братья» и «Большие мечи», то мы привлечем на свою сторону людей отважных, целеустремленных, многочисленных и способных стать непобедимой революционной силой… Вот товарищ Шань Фен как раз из тех, о ком я говорю. — Мао встретился взглядом с парнем, который сразу опустил глаза. — Как вам известно, он один из наших лучших связных с тайными обществами. Рад, что тебе удалось прийти. Ты хочешь высказаться по этому поводу? Мы тебя слушаем.
Вся бесшабашность и свобода, с которой Шань Фен занимался обычными делами, мигом улетучились. Он не привык выступать перед людьми и уж тем более в такой ситуации. Опустив голову, парень невнятно пробормотал:
— Я согласен… да… согласен с товарищем Мао!
Цзэдун улыбнулся. Чэнь Дусю скептически покачал головой.
Открывая дверь элегантного коттеджа на краю французской концессии, профессор Генрих Хофштадтер испытал странное чувство смятения: он слишком долго мечтал заполучить сосуды. Однако, против ожидания, радости не было. И собственный дом показался ему чужим и недобрым.
Распрощавшись с носильщиками, профессор закрыл за собой дверь и вернулся в гостиную первого этажа, где его ожидали вожделенные ящики. Рассеянно провел по ним рукой и подошел к окну эркера. Отодвинув муслиновую занавеску, выглянул в сад. Тени становились все гуще и длиннее.
Рядом со своим отражением в стекле Хофштадтер мысленно представил жену, какой он ее помнил: хрупкую, элегантную, всегда печальную из-за слабого здоровья и приступов неизбывной меланхолии. Конечно, его отсутствие не пошло ей на пользу.
«Кларисса, я ждал столько лет, я жизнь принес в жертву, чтобы получить то, что сейчас лежит передо мной. И ни разу не усомнился, не дрогнул. А теперь… мне кажется, будто награда оказалась неравноценной. Она не искупает всех жертв и не стоит ни твоей улыбки, ни улыбки Дитриха».
Ученый развязал галстук, расстегнул льняной жилет и, сняв пиджак, открыл крышку ящика. Там, бережно обернутый сеном, лежал небольшой терракотовый сосуд. Хофштадтер аккуратно положил его на ковер.
Профессор обнаружил «демона» в Египте и много лет изучал его следы. Немногие папирусы, упоминавшие о нем, казалось, пытались напугать несведущего читателя:
Видимо, речь шла о субстанции, способной подчинить себе волю всякого, кто примет ее внутрь. Хофштадтер установил, что это сложный состав. В основе его лежала некая плесень, которую легко было выявить, но она никак не проявляла себя, пока не вступала в контакт с другими компонентами.
В итоге он понял: «Кто не станет рабом — будет сеять демона». Наверное, должны существовать этакие люди-пробирки, «здоровые носители», которые хранят его в себе. Скорее всего, это индивиды с отклонениями, не такие, как все, ибо никакой нормальный организм не сможет долго выдержать присутствие столь разрушительного «гостя» без серьезных последствий. Рано или поздно у человека с «демоном» внутри разовьются симптомы поражения головного мозга: нервные срывы, церебральная лихорадка, бредовые состояния. Примерно с 2500-х годов до н. э. легенды Востока, особенно тех земель, что граничат с караванными путями, пестрят упоминаниями о таких явлениях.
Несомненно, зерно проблемы находится здесь. Мы имеем дело с заранее составленным планом, со строго расписанными правилами. А контролируют все некие силы, стоящие в тени и стремящиеся по мере возможности не вмешиваться. Хофштадтер пока не анализировал глубоко такую версию, но ему казалось, что сквозь время и пространство он прослеживает интригу и чувствует руку невидимого режиссера. «Демон» проявлялся в определенных ситуациях, сразу же исчезая, а потом снова возникал в другом месте.
Идея. Цель. Путь. Все вело в Китай.
И вот теперь «демон» лежит перед ним, запечатанный в сосудах, вполне возможно, содержащих кровь «здоровых носителей». Он подошел ко второму ящику, но его остановил глухой шум, донесшийся с верхнего этажа.
Хофштадтер застыл, прислушиваясь, и не шевелился минуту, которая показалась ему бесконечной. Ничего. Ученый расслабился и решил все же подняться наверх, посмотреть. Прежде чем подойти к лестнице, старик сунул руку в карман, где лежал револьвер. Пользоваться оружием ему приходилось редко.
Профессор быстро взбежал по лестнице, вытянув руку с револьвером вдоль бедра. Не было смысла таиться, потому что ступеньки все равно скрипели. Он открыл две двери. В спальнях царили тишина и покой, там все было таким же, как он оставил, уходя. В ванной тоже ничего подозрительного. Оставался кабинет в конце коридора.
Ученый решительно направился в комнату, прекрасно зная, что стоит хоть немного поколебаться, и вся храбрость улетучится. Резко открыв дверь, Хофштадтер повернул выключатель. На сквозняке громко хлопнула рама. Никого. Профессор хорошо помнил, что окно было закрыто. На первый взгляд ничего не пропало, но все выглядело не так, как оставил хозяин: бумаги разбросаны по-другому, книга открыта не на той странице, некоторые записи затерты, трубка лежит с другой стороны. Конечно, это мало о чем говорит, но все же…
Подойдя к окну, немец отогнал от себя страхи: за окном тоже не наблюдалось никаких угрожающих теней. Из эркера нижнего этажа лился свет, все было спокойно. Он закрыл окно и покачал головой: «Стар я уже для таких переживаний».
Спускаясь по лестнице, старик вдруг почувствовал, что его окатило струей прохладного воздуха, и только тогда заметил, что покрылся холодным потом. Тяжелый маузер сильно оттянул руку, костяшки пальцев побелели от напряжения. Профессор словно впервые увидел темную сталь леденящего душу орудия смерти. Он регулярно чистил револьвер, но ни разу из него не стрелял. Даже не знал, сможет ли
