Гомер пожал плечами и движением головы дал понять Райту, чтобы тот занялся необходимыми формальностями.
— Вы же знаете, что я этого не делал, старший инспектор, — окликнул его Бенс-Джонс, когда тот уже направился к двери. — У вас нет никаких доказательств, подтверждающих, что это сделал я.
Елена умирала. Вся вселенная сузилась до одной комнаты, в которой она лежала, многогранность бытия ограничивалась ее смертным ложем и окружавшими его стенами. Какая-то часть ее мозга осознавала, что вскоре это пространство сузится еще больше и будет ограничиваться пределами ее тела, а затем и вовсе сожмется в полное ничто.
И после этого уже ничего не будет.
Ей казалось, что она плывет в теплом безвоздушном пространстве, в котором ее не тревожили ни боль, ни волнения, ни даже зловоние. Ей казалось, что она парит, оторвавшись от земли и от жизни, словно опьяненная надвигающейся смертью.
Ей казалась удивительной эта снизошедшая на нее тишина. Она не сомневалась в том, что еще пару дней назад она слышала долетавшие до нее звуки. Ничего особенного — щебет птиц, шум автомобильного двигателя, отдаленный гул летевшего самолета, но, по крайней мере, эти звуки свидетельствовали о существовании за пределами ее комнаты внешнего мира. Но потом они незаметно заглохли и исчезли, как обеспокоенные родственники, которые всегда выходят в соседнюю комнату.
Она слегка пошевелилась и удивилась отсутствию боли, с трудом вспомнив о морфиновых пластырях, которые теперь постоянно носила как непременный модный аксессуар. Ныне у Елены не было ни колец, ни браслетов, и ее украшали лишь уродливые наклейки, спрятанные под ночной сорочкой.
К несчастью, они не могли заглушить гнилостный запах, который непрестанно просачивался из-под повязки.
Дверь открылась, и в комнату вошел Джон. Он, как всегда, улыбался. Она понимала, что эта улыбка свидетельствует лишь о его беспокойстве и что он напяливает ее на себя перед входом в ее комнату, точно так же как люди надевают перчатки, выходя на улицу морозным утром. Вначале он ничего не говорил, впрочем, она и не ожидала от него каких бы то ни было слов. Он просто опустился на край кровати и осторожно взял ее руку.
— Все нормально? — спросил он.
Еще недавно она ответила бы ему, что нет, что она умирает. Еще недавно она обрушила бы на этот мир всю свою ярость и отомстила бы ему за то, что проиграла схватку с этой жуткой болезнью. Но теперь все было иначе.
Ей это казалось странным. Куда делась вся ее злость? Без нее она чувствовала себя неполноценной. Елене казалось, что ей всегда была присуща эта злость и в определенной степени наличие этой злости определяло ее сущность. И вот теперь, когда у нее были все основания для того, чтобы кипеть от негодования, всю ее злость как корова языком слизала. Она не только доживала последние дни своей жизни, но рак превратил их в унизительную и постыдную процедуру. Он проявил полное пренебрежение к ее телу, породив жадные и хищные метастазы в ее костях и легких, которые наполняли ее ноздри чудовищным смрадом при каждом вдохе, и этот запах невозможно было заглушить никакими ароматизаторами, дезодорантами и довольно болезненными процедурами, которые осуществляла сестра Макмиллан. Даже косметическая мастектомия (отвратительное название для не менее отвратительной операции) не смогла замедлить его наступление.
— Хочешь что-нибудь съесть?
Они оба понимали, что есть она ничего не будет. Даже в тех редких случаях, когда она не испытывала тошноты из-за постоянного воздействия морфина, ей не хотелось есть. Поэтому Елена просто покачала головой.
— Ты мало пьешь, — укоризненно заметил он, указывая на полный стакан воды, стоявший на прикроватном столике. Она не ответила и лишь заметила сквозь полуприкрытые глаза, что он качает головой.
— Мне надо на работу, — промолвил он. — Сестра будет через час. Ты подождешь?
Она улыбнулась и слабо кивнула, не глядя на него.
— Конечно.
Вставая, он похлопал ее по руке, а затем склонился и поцеловал в лоб. И это заставило ее задуматься, является ли ее кожа на самом деле такой же холодной и липкой, как ей кажется. Она уже в течение нескольких недель не смотрела на себя в зеркало и теперь боялась взглянуть. Ей казалось, что она посерела, ссохлась и, еще не успев умереть, наполовину разложилась. Она попыталась прочитать это в глазах Джона, когда он выпрямился, однако в них было написано лишь беспокойство, которое теперь не покидало его ни на миг.
Он вышел из комнаты, и вскоре после этого она задремала.
Медленно приоткрывшаяся дверь заставила ее Вернуться к картине своего умирания. Она не знала, сколько времени. Возможно, уже был вечер. Дезориентация порождала целый букет вопросов, пока она не сообразила, что, должно быть, это сестра, пришедшая для того, чтобы своими процедурами причинить ей очередную боль. Елена расслабилась, закрыла глаза, но тут же открыла их снова, чтобы столкнуться с мертвенным взглядом Мартина Пендреда, стоявшего в изножье кровати.
Ее охватила паника. Рот у нее приоткрылся, сердце заколотилось с такой силой, словно оно пыталось выскочить из груди, дыхание стало свистящим и прерывистым.
Из-за спины он достал нож — тот самый, который она уже видела в морге.
— Нет…
Она уже давно не двигалась, но теперь это не имело значения. В голове у нее возникали совершенно бесполезные вопросы, пока она, преодолевая боль, пыталась приподняться на локтях. Как он вошел? Почему он не в тюрьме? Сбежал?
Он начал медленно приближаться, обходя кровать, и, как и прежде, она снова расслышала его бормотание. Он шел, держа нож перед собой и устремив взгляд на ее горло.
Она изо всех сил старалась отодвинуться от него на противоположный край кровати.
— Пожалуйста, Мартин.
Он не реагировал.
— Пожалуйста, Мартин! — Голос у нее срывался, боль становилась все более нестерпимой.
Лезвие ножа неумолимо приближалось.
— Мартин!
Она уже лежала поперек кровати, так что ее голова свисала над полом. Мартин склонился, протянув одну руку к ее горлу, а другой сжимая нож.
Он стиснул горло и начал подтягивать ее к себе. Потом он прижал ее к кровати, пока она бессильно отбивалась, пытаясь вцепиться ему в глаза. Когда лезвие оказалось прямо перед ее глазами, она попыталась издать последний вскрик, но горло было настолько сжато, что из него вырвался лишь хрип, и нож рассек кожу…
— …Елена? Елена?
Кто-то тряс ее за плечо. Она открыла глаза и, хотя сразу поняла, что все это ей приснилось, тут же схватилась за повязку на груди.
— С тобой все в порядке? — Айзенменгер сидел, опершись на локоть и осторожно положив свободную руку ей на плечо.
Она глубоко вдохнула, пытаясь избавиться от только что привидевшегося ужаса.
— Это был сон, — произнесла наконец она.
— Больше похоже на кошмар.
Она еще раз вздохнула и добавила:
— Ну, теперь все уже позади.
Он неохотно отстранился и, помолчав, спросил:
— Что тебе приснилось?
Но она чувствовала, что, несмотря на всю их близость, она не может ему это рассказать.
— Я уже не помню.
