вместо этого в ее чертах читался ужас.
— Видимо, после этого возникла дилемма — сразу убивать Милроя после Мюир или совершить еще одно жертвоприношение. Лично я сразу перешел бы к Милрою, потому что оставлять его в живых было рискованно, однако вы проявили поразительное хладнокровие, и я не могу не выразить вам своего восхищения в связи с этим. Конечно, вам помогло исчезновение Пендреда — не надо было следить за ним, прежде чем обнажить нож. Так был выбран и благополучно уничтожен Патрик Уилмс.
Теперь в его голосе звучала безжалостность. Он начал напоминать Елене барристера, который, невзирая ни на что, движется к поставленной цели.
— Идея соверишть убийство неподалеку от могилы брата Пендреда была хороша, а вот разместить в ней внутренние органы жертвы — явно неудачна. Даже если бы до этого у меня не было никаких подозрений, это обстоятельство меня обязательно насторожило бы. Пендред — психически больной человек, и понять его логику может лишь тот, кто подобен ему. Так что эта выходка была слишком рациональной, чтобы ее мог совершить Мартин Пендред. — Айзенменгер откинулся на спинку кресла, предоставив присутствующим продолжить обсуждение. — Более того, вам повезло еще раз, так как полиция, несмотря на все усилия, никак не могла найти Пендреда — а это позволяло вам тщательно спланировать и осуществить убийство Уилсона Милроя в стиле Потрошителя.
Он умолк, и это дало возможность Виктории Бенс-Джонс заметить:
— Это просто сказка. Как я могла совершить все эти убийства? Как бы мне удалось дотащить тело Дженни Мюир до ее дома? Как я могла вскрыть эти тела, лежавшие на земле, да еще в кромешной тьме?
Айзенменгер не стал отвечать на эти вопросы, предпочтя обойти очевидное препятствие и рассмотреть его с разных точек зрения.
— Знаешь, а ты совершенно права. Убийство Милроя было сопряжено с огромным риском, так как оно вплотную приближало расследование к вам. И лишь настойчивое желание полиции взвалить всю вину на Пендреда могло заткнуть людям рты, и это почти получилось. Поверхностный допрос, проведенный полицией, подтвердил, что и у тебя, и у твоих коллег есть алиби — твое, естественно, было сфабриковано твоим мужем, — и все осталось шито-крыто, не считая того обстоятельства, что был убит патологоанатом и с помощью именно тех методов, которыми ежедневно пользуются патологоанатомы. И если у кого-то и возникали сомнения относительно виновности Пендреда, то больше возразить им было нечего.
— Но у меня есть алиби, и ты сам только что согласился с тем, что я физически не смогла бы все это совершить. — Она старалась завоевать его доверие, высмеять его умозаключения и разрушить их, продемонстрировав свою полную неспособность осуществить нечто подобное. Елена заметила, как в ее поведении начала сквозить большая уверенность, словно Виктория почувствовала лазейку, но в то же время она видела, как Айзенменгер, умело маневрируя, продолжает загонять ее в угол.
— Согласен, это представляло серьезную проблему даже после того, как мы нашли эти документы и получили такой прекрасный мотив, — промолвил он и снова умолк, на этот раз умышленно и не спуская глаз с ее лица, которое слегка изменилось, когда он интонационно подчеркнул прошедшее время в глаголе «представлять». Если Виктория и питала какую-либо надежду, та бесследно растаяла, и у Елены даже возникло ощущение, что она стала свидетельницей гибели маленького ребенка.
— Пендред скрывался в старом морге. По иронии судьбы полиция обыскала всю округу, но не додумалась заглянуть туда, потому что никто не знал, что он никогда не работал в новом морге. Конечно, с точки зрения полиции все морги похожи друг на друга, и кто мог бы им сообщить о старой развалине, которой никто не пользовался в течение многих лет? Да и тогда, возможно, я не осознал бы всей важности этого обстоятельства, если бы во время схватки не столкнулся почти вплотную со старыми регистрационными книгами. Они были заполнены от руки, и совершенно очевидно, что им было уже много лет, — мечтательно добавил он. — Говоря по правде, я не обратил внимания на дату, но, думаю, это были регистрационные книги пятнадцатилетней или двадцатилетней давности.
Айзенменгер поднял брови и взглянул на Викторию.
— Угадай, чье имя я там прочитал.
Возможно, она и знала это, но ее окаменевшее лицо с расширенными от ужаса глазами ничем не выдало этого, так что Айзенменгеру пришлось самому отвечать на заданный им вопрос.
— Джеффри Бенс-Джонса.
Наступившая после этого тишина заставила Елену задуматься о том, откуда она взялась и почему образовалась с такой ошеломительной скоростью.
Айзенменгер, лучась улыбкой, повернулся к Елене, словно намереваясь рассказать ей исключительно смешной анекдот, который Виктория уже знала.
— Джеффри Бене-Джонс получил образование патологоанатома и достиг в этом деле значительных высот, прежде чем перейти к занятиям невропатологией, а затем и неврологией. Но это было так давно, что об этом уже позабыли. Об этом не вспомнили даже тогда, когда начали появляться выпотрошенные трупы и все занялись поисками людей, обладавших соответствующими навыками. Ты тоже обладала этими навыками, — поворачиваясь к Виктории, заметил он, — но тебе не хватало физических сил. Вряд ли тебе удалось бы обучить новичка, но твой муж не был новичком. Он давно не занимался вскрытиями, и техника исполнения у него была слабой, однако опыт у него имелся.
Айзенменгер умолк — отчасти потому, что не знал, что еще сказать, отчасти из-за того, что Виктория начала плакать.
Стоило из ее глаз выкатиться одной слезе, как за ней последовал целый водопад, словно прорвавший плотину тайн, недомолвок и лжи, и она разрыдалась, едва не лишившись чувств.
Через три дня после визита Елены и Айзенменгера в 10.38 утра Виктория Бенс-Джонс пришла в полицейский участок, чтобы дать показания по поводу убийств Дженни Мюир, Патрика Уилмса и Уилсона Милроя, заявив, что убийцей был ее муж, а она являлась его соучастницей. По прошествии часа, когда она расписалась на каждой из тридцати семи страниц своих показаний, в кабинете Гомера раздался телефонный звонок, решительно и бесповоротно положивший конец тому приподнятому настроению, в котором он находился на протяжении последней недели. Он не только вернул его к привычному состоянию беспокойства, приправленного низкой самооценкой и боязнью потерпеть неудачу, — он погрузил его в какой-то шаткий и необъяснимый сюрреалистический мир.
Его первая реакция — «она лжет» — была вполне объяснима, и Райт склонялся к тому, чтобы согласиться со своим начальником: она была не первой обиженной и брошенной женой, стремившейся отомстить мужу с помощью подобного признания. И тем не менее Райт вынужден был признать, что такое отношение к ее показаниям страдает определенными изъянами. Пендред так ни в чем и не признался (более того, он вообще не произнес ни слова), а у них по-прежнему не было улик, которые позволяли бы связать его с совершенными убийствами. Неопровержимой была лишь его попытка убить Елену Флеминг. Это несколько успокаивало, и возможно, Гомер был прав.
К несчастью, эта информация достигла и ушей Колла, и он материализовался перед столом Гомера с невероятной скоростью.
— Это правда?
Он не уточнил, что именно имеет в виду, однако сообразить, что в данном случае не следует переспрашивать, можно было и обладая вполне средним коэффициентом интеллекта.
— Ну, — начал Гомер, вставая и пытаясь принять уверенный и спокойный вид, несмотря на обуявший его ужас, — Виктория Бенс-Джонс действительно дала показания, которые могут, — он подчеркнул последнее слово, — противоречить обвинениям, выдвинутым против Пендреда.
Колл не сразу начал кричать, но это объяснялось лишь тем, что от распиравшего его накала эмоций он временно лишился дара речи.
Однако долго это не могло продлиться.
— Идиот, ты что, не понимаешь, что это разрушает все дело! — заорал он. Его так переполняли чувства, что в голосе у него появилась какая-то странная битональность, и обычный бас-профундо то и дело срывался на визгливые обертона фальцета. Присутствующие предпочли не обращать на это внимания, и это дало ему возможность продолжить. — Этот чертов патологоанатом утверждал, что Пендред не имеет отношения к этим убийствам, и теперь выясняется, что он был прав.
