чтобы привлечь любопытные взгляды шедших на занятия девчонок. Мать будто нарочно хотела уколоть Мицуру, сделать ей больно.
Поблагодарив за то, что меня подвезли, я услышала в ответ:
— Скажи деду, пусть заглядывает к нам. Мы ему скидку дадим. «Блю ривер», у станции.
Точно не знаю, но, кажется, там было что-то вроде казино. По-моему, имелась целая сеть таких заведений для широкой публики.
— А бонсай там у вас есть?
— Что?
— Деду бонсай нравится больше женщин.
Мать Мицуру задумалась, соображая, что ответить на мою шутку. И она вроде бы что-то сказала, но я не расслышала — сильно хлопнула дверца машины. Мицуру раскрыла надо мной зонтик, пока я возилась со своим. В центре дождь лил не так сильно.
— Ничего у меня мамаша, да? Напускает на себя. Терпеть этого не могу. Противно. Нарочно так говорит. Это из-за слабости. Она слабая. Как думаешь?
Мицуру говорила спокойно, взвешенно. Я понимала, что она хочет сказать, и кивнула в ответ. Но мне ее мать не казалась ни противной, ни слабой. Просто она не соответствовала идеалу Мицуру. Впрочем, со мной была такая же история. Но ведь родителей не выбирают. И стойкость, приобретенная Мицуру в школе, где приходилось терпеть издевательства одноклассников, могла, наверное, пригодиться и против матери. Познакомившись с ней, я стала лучше понимать Мицуру. Но в то же время наша встреча в тот самый день, когда моя мать покончила с собой, — это своего рода судьба. Когда-нибудь мы еще поговорим об этом.
— Ну как вообще? Без матери же теперь, — посочувствовала мне Мицуру.
— Нормально. У меня такое ощущение, что мы с ней расстались давным-давно.
Мицуру выглянула из-под своего зонтика и подняла на меня взгляд — она была сантиметров на пятнадцать ниже.
— Понимаю. Я тоже давно распрощалась с матерью. Правда, иногда ее использую. Чтобы, к примеру, до школы подбросила. Как сегодня.
— Ясно.
— Странная ты… — Мицуру на мгновение задержала на мне взгляд, но, увидев махавшую ей рукой подругу, сказала: — Мне идти надо.
— Подожди! — Я схватила ее за блузку. Она обернулась. — Мать говорила, что, когда тебя в школе стали травить, ты нашла против них оружие. Какое?
— Ну… — Мицуру сделала жест подруге, чтобы та ее не ждала. — Я давала им свои тетрадки.
Я несколько раз замечала, как на контрольных и экзаменах девчонки из внутреннего круга передавали друг другу ксерокопии тетрадок, и для меня было большой загадкой, кто же их так облагодетельствовал. Новенькие — те, кто пришел в школу высшей ступени, — наверняка работали только на себя. Они пробились в эту школу, пройдя жесткий отбор, и им не пришло бы в голову помогать конкурентам.
— Ты разрешаешь им себя использовать? Над тобой издеваются, а ты, выходит, добренькая?
Мицуру защелкала пальцем по зубам.
— Я тебе скажу, только ты больше никому, ладно? Тетрадки, которые я им даю, не настоящие.
— В каком смысле?
— В настоящих — все гораздо подробнее. То есть у меня два комплекта тетрадок. В тех, что я им даю, нет самого главного. Так, кое-что. Но они все равно не догадаются.
Мицуру говорила шепотом, будто стыдилась себя. И в то же время ее голос звучал весело, почти ликующе.
— До чего же они нахальные! Привыкли всех унижать, им чужую тетрадку позаимствовать — раз плюнуть. Что делать, если у них совести нет? Защита одна — заключить сделку. Я дала им тетрадки, и они отстали. Сообразительные! Быстро смекнули, что я не какая-нибудь размазня, которой можно помыкать как хочешь, и что от меня может быть польза. И сразу нашли себе новую жертву.
— Значит, тетрадки, которыми они пользуются, не настоящие? — вырвалось у меня.
Мицуру неуверенно улыбнулась и пожала плечами.
— Ты не знаешь, что это такое. Ужас! Они шесть лет учились в одном классе. С самого начала. Образовался свой круг. Закрытый, куда никого не пускают. А когда в седьмом классе появились новенькие, они сразу начали искать мишень. И если кого выбрали — все, конец. Это не учеба, а настоящий ад. За целый год никто ни словечка мне не сказал. Со мной разговаривали только учителя да продавщица из школьного магазина. Больше никто. Даже те, с кем я вместе пришла в школу, объединились против меня. Думали, если станут меня травить, проскочат во внутренний круг.
Прозвенел первый звонок. Подруги Мицуру уже не было видно. Начинался классный час. Мы заторопились в кабинет. Но я так и не поняла, за что они травили такую симпатичную девчонку.
— Но почему они выбрали тебя?
— Потому что моя мать явилась в школу на день открытых дверей и на попечительском совете сказала речь. Мол, я страшно рада, что моя доченька влилась в дружную семью системы Q. Она всю жизнь об этом мечтала. Я надеялась, что ее примут с первого класса. Не получилось. И все же моя мечта сбылась: хоть с седьмого класса, но дочь поступила в вашу школу. Она так старалась, и, как оказалось, не зря. Прошу вас принять мою доченьку в вашу семью. Будьте друзьями!.. Вот такая речь. Вроде бы ничего особенного. Однако буквально на следующий день из меня сделали мишень. Утром, войдя в класс, я увидела на доске карикатуру на мою мать. Ее изобразили в кричащем красном платье со сверкающим бриллиантом на пальце. Сбоку красовалась надпись: «Член дружной семьи системы Q.». Стало ясно, что в эту самую семью мне не пробиться. С первого класса или с седьмого, без разницы. Шансов — ноль.
Я вспомнила, какое лицо было у матери Мицуру. Лицо смирившегося человека, отбросившего всякую аффектацию и напыщенность. Затеянная одноклассницами травля ранила не Мицуру, а мать. Наверняка та не подозревала, что в этом маленьком сообществе существует строгое классовое деление, которое не дано сломать никому. А когда заметила, было уже поздно. Ей ничего не оставалось, как отдать дочь на съедение. И хотя Мицуру оказалась молодчиной — пережила это, светлая голова, мать не получила шанса оправиться от случившегося. И на попечительском совете, наверное, больше не показывалась.
— Все понятно.
— Что тебе понятно?
Мицуру впервые посмотрела мне в глаза. Ее лицо, порозовевшее в тени красного зонтика, лучилось счастьем. Во всяком случае, мне так показалось.
— Про твою мать.
Я хотела добавить, что понимаю, почему ей стыдно за мать, но, увидев, как нахмурилась Мицуру, промолчала.
— Извини… У тебя же сегодня твоя умерла.
— Ничего. Все равно расставаться бы пришлось когда-нибудь.
— Круто! Ты просто молодец!
Мицуру весело рассмеялась. Мы обе почувствовали, что между нами возникло некое светлое чувство, которое нас связывало и было понятно только нам двоим. С того дня я нежно полюбила Мицуру.
Опередив замешкавшуюся подругу, я вошла в класс и поискала глазами Кадзуэ. Бледная и напряженная, она сидела, уставившись на доску. Увидев меня, поднялась и неуклюжей вихляющей походкой подошла к моему столу.
— Привет! Вот хочу сегодня завести разговор на свою тему.
— Да? Желаю успеха, — без энтузиазма откликнулась я, вытирая носовым платком вымокший под дождем портфель. В душе я вздохнула с облегчением, что успела на представление, которое должно было сейчас начаться.
— Ты тоже скажешь чего-нибудь?
Кадзуэ вперилась в меня маленькими глазками, окаймленными черными ресницами. Глядя на нее, я чувствовала, как во мне закипает злость. Вот идиотка! Чего она добивается? Чтобы ее затравили?
Ей и без того в этой школе тяжело придется, а она еще на рожон лезет, как сопливая девчонка. Но останавливать ее я не собиралась. Потому что чем глубже она во все это залезала, тем больше мне
