— Хорошо, Лена. Я тебе, конечно, не могу открыть всего. Но про дьявола расскажу, правда, рассказ этот долгий, так что запасись терпением, а я пока организую ужин. Проголодалась, небось? — лукаво поинтересовался маг, предвидя очевидный одобрительный ответ.
— Спрашиваешь! Опять будем пить вино?
— Конечно! Как же без него, Леночка! А закусывать будем фруктами. Ты какие больше любишь?
— Какие? Да, всякие, но больше всего, пожалуй, виноград, но только без косточек, и еще, наверное, персики.
— Что ж, желание дамы — закон! — и вновь Загрей звонко свистнул, и через минуту появился тот же прелестный юноша с очередной бутылкой заморского вина и огромным блюдом, устланным гроздьями киш- миша поверх крупных бело-розовых персиков сорта «Белый лебедь».
И пока Лена допивала первый бокал вина и вкушала амброзию персиковой мякоти, глядя в чернеющее звездное небо, Загрей с интонацией таинственности и необычайной важности, придавая каждому слову торжественность и объемность, начал свой рассказ.
ЛЕГЕНДА О ДЬЯВОЛЕ, РАССКАЗАННАЯ МАГОМ ПО ИМЕНИ ЗАГРЕЙ «Это очень древняя легенда, настолько древняя, что память о ней давно стерлась в сердцах людей. Но несмотря на это, история эта не только поучительна, но и основана на реальных событиях, так что это даже и не легенда в подлинном смысле слова, а почти быль, лишь немного искаженная, слегка подретушированная пылью веков, пронесшихся над нею словно стая птиц и, конечно, оставивших на её теле следы своих крыльев и когтей.
Итак, слушай же! В стародавние времена, когда люди жили простой первобытной жизнью среди густых лесов и живописных гор, обильно населенных дичью и всякой живностью, когда основывали свои селения по берегам чистейших озер и полноводных рек, кишащих рыбой и прочей снедью, когда не было ни городов, ни письменности, ни государств с их многотысячными армиями, безжалостными судами и полицией, с тюрьмами, налогами и корыстными чиновниками, когда быть бедным было не стыдно, а богатым — не особенно почетно, однажды в одно совсем немаленькое селение явился некий человек. Был он одет в похожее на балахон черное длинное одеяние, отличное от одежды жителей тех мест и определенно выдававшее в нем чужеземца. На плече у него висела дорожная кожаная сумка, волосы были коротко стриженые, борода отсутствовала, а на вид ему было лет тридцать — не больше.
Не успел он дойти до главной площади, на которой сельчане обычно проводили сходы- собрания, как его плотным кольцом окружили стар и млад — добрая половина жителей деревни высыпала на улицу, чтобы поглазеть на таинственного пришельца.
— Кто ты, человече? Зачем пришел? С чем пожаловал? — приступил к настороженному допросу старший из старейшин — высокий и прямой седовласый бородач лет семидесяти.
— Я — странник, — представился чужеземец, — хожу по свету, чтобы посмотреть мир, узнать новое и самому дать свет знаний тем, кто меня принимает с добром и радушием.
— Знание знанию рознь, — отвечал ему старик. — Одни знания полезны, несут добро и даруют счастье, другие же, напротив, вредны и губительны. Согласись, что одно дело — владеть светлым искусством возрождения и приумножения жизни, и совсем другое — обладать темным ведением сеяния смерти и вражды?!
— Осмелюсь возразить тебе, старче, — не соглашался пришелец. — Деление на Свет и Тень — плод отвлеченной мысли. Реальность же сплошь соткана из полутонов, и то, что одному сегодня кажется черным, завтра ему же может показаться серым, а послезавтра и вовсе белым!
— Нет, чужестранец, добро — всегда добро, а зло — всегда зло, — не унимался старик. — Неужели ты согласишься с тем, что умение умервщлять ничем не лучше искусства оживлять?
— Ты прав, владыка, — внезапно, к радостному удивлению толпы, согласился чужестранец. — Это — разные искусства, очень разные. Но я не стал бы утверждать, что одно лучше, а другое — хуже. Скорее, первое проще, много проще, чем второе. Но я пришел сюда не для философских бесед, я пришел для дела!
— Что ж, давай поговорим о деле, — согласился старейшина. — Но учти, что наш спор не закончен. Итак, каким ремеслом владеешь ты, иноземец, какую пользу можешь принести нам?
— Я искусен во многих ремеслах, — учтиво-степенно пояснил странник. — Десятки сандалий истоптал я по дорогам земли, видал разные народы, посетил сотни селений и, конечно, многому научился. Могу строить дома, класть печи, ковать железо. Работал я и плотником, и гончаром, и шорником, и виноделом. Знаю двенадцать языков земли, а уж наречий и не счесть. И все же моя профессия иная!
— Так говори же, какая! — грозно потребовал старик.
— Я — лекарь! И это мое главное ремесло, мое призвание и моя судьба, владыка! В искусстве врачевания — не буду скромничать — мне нет равных среди людей! Поэтому именно для этого я и пришел к вам!
— Похвальное искусство и очень нужное, — согласился старик. — Значит, ты можешь избавить нас от многих недугов?
— Надеюсь, — подтвердил пришелец. — Чудес не обещаю, но всё, что в моих силах, сделаю!
— Но, ты, наверное, знаешь рецепты сотен снадобий?
— Тысяч! — вежливо поправил старика чужестранец.
— И среди них, наверное, есть и яды?
— Без всякого сомнения и это я ведаю! — гордо-бесстрашно согласился лекарь.
— Значит, ты без особого труда можешь отравить, отправив в мир духов, весь мой народ? — беспокойно вопрошал старейшина.
— Могу, владыка, и сотней разных способов!
Роптавший, шумевший доселе народ внезапно затих, словно очарованный той наглой и раскованной смелостью, с которой иностранец говорит о таких ужасных вещах. Казалось, что притихли не только люди, но даже собаки, даже деревья замолчали, будто повинуясь неведомой силе, источаемой незваным гостем. И пока глава рода обдумывал, что ответить, как продолжить, куда повернуть разговор, таинственный лекарь сам пришел к нему на помощь:
— Могу, но обещаю, клянусь богами, что никогда не сделаю этого!
— Мы… мы верим тебе, чужестранец! — умиротворенно проговорил старик и пояснил: — Ты не похож на человека злого и корыстного, в твоих глазах горит желание добра, они наполнены любовью, а потому прими наше приглашение остаться, — и уже более громким голосом, обращаясь к окружающей толпе, окидывая её пламенно-требовательным взором, проревел: — Народ, согласен ты?
— Согласны… Пусть его… Пускай живет… — одобрительно зашелестела проснувшаяся масса.
— Что ж! Пусть будет так! — еще более твердо и громогласно заключил старейшина, но вдруг поднял руку вверх, обратив ладонь к народу, и внезапно предложил: — Но сначала пусть докажет свое искусство! Верно, люди?
— Да… Пусть… — вновь загудела толпа.
— А ты что скажешь? — обращаясь к внезапно обретенному врачевателю, продолжал вожак.
— Я готов! Веди! — гордо заявил чужестранец.
— Хочу предупредить тебя, знахарь, — сменив тон на мягко-заискивающий и уже почти шепотом, чтобы слышал только пришелец, произнес старик: — Работа предстоит непростая. Внучка моя при смерти — вот уж третий день не может разродиться. Поможешь — щедро награжу, умрет — милости не жди. Итак, берешься?
— За тем сюда и шел, владыко! Берусь, и поспешим!»
Тут Загрей остановился, ласково поглядел на Елену:
