– Жорка умер. Надышался… Так и нашли с пакетом на голове…
– Скорей бы в армию, что ли, – буркнул Шабола и отвернулся.
В этом годы для техникумов отменили отсрочку от воинской службы.
Из армии Шаболу встречали как героя. Да он и был под стать герою. В форме пограничника, со всеми значками, которые можно было потом и кровью заработать на воинской службе. Скромнее пришел Вадик, отслуживший при клубе – рисовал на славу. Хорь остался в армии, до сих пор исправно служит прапорщиком. А рыжий шенкуренок Секс, да просто Ромка, попал в Чечню в самом начале, потом в лагере охранником служил, потом в школе милиции учился… Дослужился до майора. Сашка Бес сапог не топтал, сердце подкачало. Мустафу чуть не посадили, потом он женился, потом у него дочка родилась…
Первым ушел Шабола. Повесился после непрекращающегося запоя. Почти одновременно с ним и так же покинул землю Вадик. И в том же году убили Мустафу. Последним умер Бес. Сердце разорвалось – то ли от врожденной болезни, то ли от приобретенного опыта жизни.
А тогда, давно, братание все-таки состоялось. Через неделю. С тех пор месяца два или три на дискотеках били только заезжих.
По мужской линии
– А что ты знаешь о своем дедушке? – поинтересовалась как-то раз мама, когда мы сидели с ней на скамеечке в саду, набрав по корзинке смородины, и разговаривали, прислушиваясь к машинам, которые проносились по дороге в каких-то двух метрах от нас.
Машины были разными. А вот смородина была красной. Ее нельзя было назвать недозрелой. Смородина была в самый раз: ягоды еще не лопались в руках. Она была той самой, которая, по Рубцову, «всех ягод лучше». Крупной. Крепкой. Отборной. Смородина была чудо как хороша!
А мама в свои пятьдесят шесть была просто красива. С короткими крашенными в светло-рыжий цвет волосами. С большими голубыми глазами, которые не портила сеть наметившихся вокруг них морщин. Невысокая. Стройная. С массивным золотым кольцом на безымянном пальце левой руки. Именно такой она запомнилась мне. Все мамы для детей – красивые.
– То, что он был профессором медицины, – машинально ответил я на мамин вопрос про деда. – И еще ректором мединститута.
Мама покачала головой:
– Ты ничего не знаешь о своем дедушке.
– Он ведь умер за пять лет до моего рождения, – пожал я плечами.
Речь шла о дедушке по линии отца. Отец несколько лет назад ушел из жизни. Воспоминания вслух были не самыми частыми гостями в нашем доме. Лишь время от времени я узнавал что-нибудь об отцовской ветви.
– Это не оправдание. Своих родичей надо знать, – выговорила мне мама, как в детстве.
– Да, дедушка добился в жизни большего, чем я. Он был доктором наук. Я, похоже, вечный кандидат.
– Не злись, – улыбнулась мама. – Если так оценивать людей, то я и вовсе… Поступила в аспирантуру…
– И тут узнала о том, что на свет должен появиться мой старший брат, – иронично подсказал я. – А когда он подрос, и ты собралась все же начать учебу…
– Появился ты, – с некоторым нажимом договорила мама, зная, что я не очень-то люблю слушать по сто раз одно и то же.
– И отец шутил по этому поводу, что Мишка – твоя кандидатская диссертация, а я – докторская! – резюмировал я.
Но мама была уже не на скамейке, рядом со мной, а в далеком прошлом.
– Саша, так звали твоего деда, если ты не помнишь (это мама посчиталась за то, что я не дал рассказать ее любимое семейное предание о диссертациях), родился абсолютно нормальным ребенком, но в возрасте пяти лет заболел энцефалитом – и обезножел. Родители смирились с тем, что их сын – калека. В школу не отдали. Они в деревне жили. Там были только начальные классы. Решили: подрастет парень, обучится какому-нибудь ремеслу, да и будет при них. Так он и ползал по дому до девяти лет. Затосковал. И твой прадед попробовал выучить его читать. К своему удивлению, он обнаружил, что больной сынишка знания схватывает на лету. Подумали-подумали старики… Тогда они, конечно, не были еще никакими стариками… Решили грех на душу не брать – и отдали-таки парня в школу. Костыли ему выписали – он и заковылял. И за год эти самые начальные классы прошел. Потом в город отправили. Он девятилетку закончил. И заявил, что хочет быть врачом. Родители и так и сяк. А он ни в какую. Жили они небогато, но поехал Саша в соседний район, где медучилище было. Там он стал фельдшером. Вернулся домой, отработал пять лет. Тут бы и успокоиться. Но нет! Уперся: буду поступать в мединститут, и все! Думаю, старики тогда уже поняли, что особенный у них сын. Вздохнули, перекрестили, наверное, на дорогу – и дальше в путь. В области выучился Саша на хирурга.
– А как оперировал без ног? – удивился я.
– Стульчик ему сделали. Крутящийся, как у пианиста, только повыше. Тут война. Из госпиталя он четыре года почти не выходил. Сутками работал. К ним привозили очень много моряков. Порт рядом. Ранения все черепно-мозговые. Нейрохирургом он родился, а тут вдобавок такая школа страшная! После войны поступил в аспирантуру, кандидатскую защитил, женился, дети пошли, докторская созрела. Сюда приезжал часто. У отца своего на дому больных принимал. Они уж тогда с прабабушкой твоей из деревни в город переехали. Соберется домой, а старуха ему при всем народе кулек с конфетками сует. Он профессор уже, светило научное, стесняется: «Что ты, мама!» А она: «Возьми, Сашенька, возьми!» Жалела его очень до самого конца. Болезный! Про ректорство тебе известно. А знаешь, чем оно закончилось?
– На пенсию ушел, наверное, – предположил я.
Но дед, как выяснилось из дальнейшего маминого рассказа, на пенсию ушел не с ректорского кресла. И хорошо еще, что не со скамьи подсудимых.
В начале шестидесятых какой-то придурок решил тряхануть общежитие меда. Вломился в первую попавшуюся дверь – и давай деньги у ребят сшибать. Но парни там оказались не промах. Набили ему морду – и выбросили в окно. С первого этажа. И надо ж такому случиться, что он упал на голову, сломал себе шею и умер. И оказался сыном очень большого человека в облоно. Вот дедушку Сашу, так сказать, и ушли. Птичка не пропела.
– Да-а. Никогда не знаешь…
– …где найдешь, где потеряешь…
Тут разговор наш был неожиданно прерван.
– Кхе-кхе, – деликатно покашлял кто-то у нас за спиной, и, обернувшись, мы увидели, как над забором показалась рыжая кудрявая голова и два красных глаза.
– Тебе чего, уважаемый? – не очень-то дружелюбно поинтересовался я.
– А я вот…
– Подслушивал что ли? – хихикнула мама.
– Не. Я зайти хотел. Я давно к вам зайти хочу, да все не могу решиться, – затараторил прохожий.
– На бутылку не получишь, – жестко встретил я его тираду.
Но мама не разделяла моего воинственного настроя.
– Саша, – укоризненно шепнула она мне и приветливо махнула рукой незнакомцу. – Чего стоишь тогда? Заходи.
Щелкнула калитка, и маленького росточка плюгавенький пьяненький мужичок несмело засеменил к нам.
– Меня тоже Сашей звать, – представился он.
Мы с ним пожали друг другу руки, и Саша присел на краешек скамейки.
Возникла неловкая пауза. И только моя родительница собралась сказать Саше что-нибудь ободряющее, как он выпалил:
– Я тоже ваш родственник.
Неожиданно Саша всхлипнул и вслед за тем пискнул довольно жалко:
– Родич!
