— О ком идет речь? Какому шалопаю?
— Да этому же — Маяковскому… Я ведь с ним сидела вместе в Бутырках, в соседних камерах. — И она даже назвала номера камер.
«Вот те на, — подумал я. — Кому шалопай, а кому и «лучший и талантливейший поэт нашей советской эпохи». Завязался разговор о Маяковском. Пришлось доказывать, что это серьезный и большой поэт.
Кстати говоря, однажды тема Маяковского возникла в совершенно другом варианте. Дружили мы в Тунисе с семьей французского специалиста по вопросам образования, в прошлом участника движения Сопротивления и узника Бухенвальда. Однажды, будучи у него дома, я увидел на книжной полке собрание избранных сочинений Маяковского на французском языке. Наш друг знал и русскую, и советскую литературу и очень интересно рассказывал о восприятии Маяковского во Франции. Собрание сочинений было, кажется, в восьми томах. Составителем и переводчиком была Эльза Триоле. До встречи с моим французским другом я не представлял себе, что Маяковского вообще можно переводить на какие-либо иностранные языки. В одном из томов я нашел «Стихи о советском паспорте» и поразился точности и выразительности перевода. Восторг мой был столь искренним и бурным, что француз тут же подарил мне этот томик.
На этот раз я вновь поразился тому, что человек готов подарить отдельный том из собрания сочинений и тем самым разрознить собрание. Думаю, что этот поступок удивил бы и других моих соотечественников — яростных собирателей полных собраний сочинений. Но так или иначе, томик этот оказался подарком на всю жизнь и стоит в моем книжном шкафу на почетном месте, всегда под рукой. Время от времени я подхожу к шкафу, беру эту книгу, открываю наугад страницу, наслаждаюсь прекрасными переводами и вспоминаю тунисских друзей.
Возвращаясь к мадам Бюрне, скажу, что года четыре спустя после нашего отъезда из Туниса совсем уже в преклонном возрасте Лидия Бюрне не только посетила свою родину, но и издала книгу с описанием этого путешествия. Книгу эту я не имел возможности прочитать, но во время одной из поездок в Африку наш общий тунисский знакомый подарил мне фотоклише нескольких страниц из нее, на которых рассказывается история нашего знакомства. «Мой дом, — повествует автор, — находился в районе, где были расположены иностранные посольства, и из окон дома был виден красный флаг на крыше посольства СССР. Иногда я встречала в городе русских, слышала родную речь, но никогда не решалась вступить в разговор». Далее мадам Бюрне описывает встречу с нами в доме нашего общего знакомого, подробно перечисляет темы, вокруг которых велся разговор, и расточает несколько неумеренные комплименты в адрес нашей семьи. «Это была моя первая встреча с новой Россией и с великодушием людей, которые ее представляют за границей», — заключает свой рассказ мадам Бюрне, сообщая, что именно это пробудило в ней желание вновь увидеть страну детства, «страну, которая всегда жила в моем сердце».
Все эти приятные люди: и Хеди Тюрки, и мадам Бюрне, и француз—участник движения Сопротивления, и некоторые другие — конечно, вызывали у меня и профессиональный интерес. Нормальный разведчик не может уже просто общаться с иностранцами и не думать о своей профессиональной принадлежности. В ходе любого общения он обязательно должен что-нибудь узнать полезное для своей работы. Тут и особенности быта и нравов населения, которые надо учитывать в повседневной деятельности, и элементы внутренней и внешней политики, и реакция населения на международные события и на решения собственного правительства.
В доме Хеди Тюрки, например, собирались интересные люди — члены дипкорпуса, солидные чиновники государственных учреждений. Здесь можно было и завести полезное знакомство, и даже развить его, а далее уже вести нормальную разведывательную работу.
У мадам Бюрне я попутно выяснял, все ли работы ее покойного мужа по микробиологии были опубликованы, и если нет, то, может быть, их целесообразно изучить и, возможно, опубликовать в Советском Союзе. Как выяснилось в дальнейшем, этот мой интерес был вполне оправдан.
Друг-француз вообще обладал обширными связями в иностранной колонии Туниса и к тому же отрицательно относился к нарастающей активности американцев в этой стране. Понятно, что эти его настроения я учитывал и многое получил от этого человека в информационном плане.
Весь период нашего пребывания в Тунисе пришелся на правление президента Бургибы, который сконцентрировал в своих руках всю власть и пользовался непререкаемым авторитетом. Хабиб Бургиба действительно был национальным героем, приведшим Тунис к независимости и создавшим государство с высоким уровнем образования. Он гибко маневрировал в отношениях с великими державами, стараясь от всех получить как можно больше выгод для Туниса. Однако к моменту моего знакомства со страной Бургиба уже начал дряхлеть, и у него довольно быстро прогрессировала мания величия. На его примере воочию можно было убедиться (а мы с этим неоднократно сталкивались и в собственной стране), что ничей авторитет не бывает вечным и для руководителя страны очень важно вовремя уйти со сцены, чтобы не стать посмешищем.
Бургиба, например, в беседах с иностранными государственными деятелями совершенно серьезно заявлял: «Посмотрите на карту Северной Африки. Это — целостный организм. Тунис — это, конечно, сердце организма, а Марокко и Алжир — его легкие».
Или еще лучше: «Мир устроен несправедливо… Я здесь самый опытный государственный и политический деятель, а мне достался в управление не Алжир и даже не Марокко, а лишь маленький Тунис». Справедливости ради надо сказать, что созданная Бургибой партия «Новый дестур», которая эффективно боролась за независимость Туниса, была, пожалуй, самой сильной и наилучшим образом организованной партией во всей Африке.
Весной 1962 года президент Бургиба вдруг решил принять дипломатический состав советского посольства, чтобы соблюсти, хотя бы внешне, какой-то баланс в общении с западными и советскими представителями. Посол Клыч Мамедович Кулиев, сын туркменского народа, представил сотрудников посольства, и Бургиба начал развивать свои мысли по поводу будущего советско-тунисских отношений:
— Сейчас у меня главная проблема — Алжир. Как только я решу алжирскую проблему, так сразу поеду в Советский Союз!
Улучив момент, посол наклонился ко мне и спросил с удивлением:
— Как же он поедет в Советский Союз, если его никто не приглашал?
Но в этом был весь Бургиба: «Я решу», «Я поеду!»… В средствах массовой информации Бургиба именовался не иначе как «аль-муджахид аль-акбар», что в переводе с арабского означает «великий борец».
С одной стороны, Бургиба был гибким политиком и трезвым прагматиком, особенно в том, что касалось развития экономики страны, а с другой — беспардонно насаждал культ личности, принимавший с течением времени все более карикатурный характер. Но факт остается фактом: Бургиба — создатель современного Туниса и интереснейшая для изучения историками и политологами личность. Наша политическая литература, мне кажется, уделила ему недостаточно внимания.
Африка грез и действительности
Так назвали чехословацкие путешественники Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд свой большой африканский дневник. Книга прекрасная, содержательная и подлинно гуманная. В ней много фотографий, сделанных самими авторами. У нас эта книга появилась в сокращенном переводе в 1958 году, а через несколько лет в связи со стремительным ростом интереса к Африке была издана полностью в трех больших томах. Название книги как бы символизирует наше тогдашнее понимание и восприятие Африки. Африка грез (она-де является резервом социалистической системы и скоро пойдет по социалистическому пути) и действительности (пока это еще нищета, неустроенность, нестабильность).
Бурные события в Африке в конце 50-х — начале 60-х годов застали советские внешнеполитические учреждения врасплох. Литературы по Африке было чрезвычайно мало, а кадров африканистов и подавно не было. По-настоящему заниматься Африкой мы начали только с 1960 года, который как раз был провозглашен ООН Годом Африки. Колонизаторы отступали, а Советский Союз как бы под звуки фанфар и литавр входил в Африку со своими, как было объявлено, бескорыстными идеями и намерениями.
В августе 1960 года в разведке был создан африканский отдел. С миру по сосенке — уже целый лес.
