лежала лупа, и так же медленно вернулся к письменному столу.
В моем последнем письме тебе был представлен Пиноккио-дуче, плывущий по бурным водам зарождающегося национализма. Сменив деревянное тело на плоть и кровь, он почувствовал, как в его душе кристаллизуется жажда власти. Схожая мечта о власти над зрителем возникает и у актера на съемочной площадке, перед объективом камеры. Поясню: рождение кино в XIX веке совпало с созданием дешевых и вроде бы безобидных легких наркотиков, таких как кока-кола, а также с появлением заменителей нормальной еды, например «Магги». Как раз в это время наш друг взрастил в себе – в тесном кружке своих неудовлетворенных амбиций – некий субститут Императора, главную карту Таро, управляющую судьбами людей, которых мы сами знаем лишь с одной стороны, словно видим только в профиль.
Моего отца, кстати, поначалу снимали тоже в основном в профиль, и этот прием способствовал его первым успехам. Он словно отдавал зрителям лишь половину самого себя. Дружище, ты меня хоть слушаешь? Твое молчание порой наводит меня на мысль, что я общаюсь не с живым человеком, а с каменной плитой на его могиле.
Читая эти строки, Пол почувствовал, как у него пробежали мурашки: похоже, мексиканец не то предчувствовал скорую смерть Марка, не то намекал на нее.
Наш великий актер, а в недавнем прошлом марионетка, блестяще исполнял свои короткие, но эффектные пьесы в утонченной атмосфере общества, внутренне готовившегося к неизбежной войне. Чтобы выделиться среди окружающих, он предпочитал вызывающе одеваться: например, носил черный плащ с красной шелковой подкладкой. Во время римских карнавалов возглавлял процессию, сидя на колеснице, которую тянули лошади славянских пород. На лицо он в таких случаях надевал маску Императора, покрытую тонким слоем алмазной пыли. Во время балов и карнавалов на это лицо, сверкающее в свете свечей и театральных ламп, было больно смотреть – так ослепительно оно сияло. Став из куклы человеком, Пиноккио вытянулся в высоту раза в три, и теперь внушительный рост придавал ему особую притягательную силу. Он, как магнит, как небесное светило, притягивал людей, заставляя их вращаться вокруг себя. Судьба нашего друга изменилась резко и бесповоротно: из послушной игрушки он стал властителем, повелевающим судьбами других людей, из объекта приложения чьей-то воли стал субъектом, заставляющим других подчиняться себе.
Это письмо было намного длиннее предыдущих, и Пол почувствовал усталость в глазах. Почерк становился все мельче. По мере того как автор углублялся в описание деталей общественной жизни Пиноккио, его каллиграфические навыки утрачивались и буквы все больше походили на какие-то плохо различимые закорючки.
Дорогой Марк, ты, наверное, уже живешь жизнью нашего деревянного мальчика, восторгаешься его неземной красотой, но помни: финал близок. Единственное, чего я сейчас хочу, друг мой, это поделиться с тобой той частью нашей общей тайны, которую пока что знаю только я. Поиски разгадки уже привели Федерико к личному счастью; ты бы тоже мог стать счастливым, но, судя по твоему молчанию, не хочешь сделать даже небольшого усилия.
Должен тебе сказать, что за нашим Пиноккио кто-то следил – кто-то серый, безымянный и гениальный в своей посредственности. Это безликое ничтожество хотело воспользоваться жизнью одушевленной маски и явить миру новую грань личности великого героя, словно сделав его портрет в профиль с другой, неизвестной стороны. Прекрасно понимая, что, сорвав маску, он погубит звезду, этот человек из тени копил силы, записывал за Пиноккио каждый шаг и день за днем готовился к великому событию – смерти и пышным похоронам героя.
Должен тебе сказать, дружище, что наша марионетка была человеком неполноценным. Ахиллесовой пятой была та сторона его души и тела, которую он никому не показывал и даже не скрывал – просто потому, что ее не существовало. Тот, кто за ним наблюдал, прекрасно знал об этом и разрабатывал план медленного, но верного порабощения не только явленного стране героя, но и самой молодой, еще недостроенной страны и ее народа. Как в заливе под Слэптоном, мертвые здесь старались казаться живыми и ради этого были готовы умирать вновь и вновь. За чередой бесконечных праздников, организуемых для поднятия национального духа, никто не замечал, как к берегам страны подходили один за другим корабли, трюмы и палубы которых были завалены мертвецами в одинаковой форме. Генералы запирались в актерских гримерках и красились, как пожилые оперные певицы, а старый Арлекин в. костюме, превратившемся в лохмотья, пытался совершить героический побег из этого безумного мира.
Пиноккио наслаждался тем патриотизмом, который пробуждал его образ в народе. Красивый, красноречивый, величественный и самодовольный герой. Фигура эпического масштаба в серой однообразной толпе. Эта роль наполняла душу ожившей куклы гордостью и восторгом. Он чувствовал себя всесильным и непобедимым, никакой огонь не мог сжечь его, ни клинок, ни молния не могли поразить его, наоборот, любая энергия – человеческая или природная – лишь подпитывала тщеславие и самоуверенность кукольной души, скрывавшейся под героической маской. Тот же, кто наблюдал за ним из темноты, прекрасно знал, как пользоваться этой тайной силой, заставлявшей Пиноккио забывать об осторожности и совершать все более опрометчивые поступки.
На этом месте ссылки на биографию Пиноккио заканчивались. Последние строчки письма не касались описания жизни марионетки; в них содержались лишь какие-то пошлые намеки, свидетельствовавшие о дурном вкусе и нарциссизме Антонио. Пол пробежал глазами конец письма и в очередной раз удивился, как много скрытой злобы и агрессии вложил Антонио в слова, обращенные к человеку, который, по его мнению, просто не проявил должного усердия в попытках разгадать тайну черепа.
Чтобы подготовиться морально к прочтению последнего письма, Пол налил себе немного виски с содовой. Подумав, он решил, что алкоголь на пустой желудок может сыграть с ним злую шутку, достал банку каких-то консервов и, не разогревая, машинально съел все ее содержимое. Он понимал, что ему рано отдаваться на волю эмоций и еще очень потребуется способность трезво мыслить и рассуждать. Его дух должен был оставаться крепким, как камень, как мраморная плита, от которой бессильно отражаются все лучи видимого и невидимого света.
Почерк Антонио стал настолько мелким, что разобрать его было теперь почти невозможно даже через лупу. Порой Пол уже не читал, а интуитивно догадывался, что именно могла означать та или иная комбинация закорючек, почти не отличающихся друг от друга. И все же сдаваться он не собирался. Как Пол и предполагал, последнее письмо Антонио начал с очередного оскорбления.
Дорогой мой тупой друг, похоже, я пишу тебе в последний раз. Более того, я уверен, что мы больше не увидимся. Ты не заслуживаешь ни дружбы, ни даже простой вежливости с моей стороны. Твоя жена – настоящая ведьма, гнусная колдунья, она лезет в мои дела и надеется при помощи моей матери заполучить череп, который должен принадлежать только нам. Знаешь, зачем ей это надо?
Конечно, ты не в курсе, да и не желаешь знать, что происходит. И все же я расскажу тебе, что мне стало известно. В глубине души я по-прежнему считаю тебя своим другом и очень за тебя переживаю. Так вот, эта ведьма и моя мать знакомы уже много лет, обе они актрисы, хотя я назвал бы их другим словом. Они встречаются в Доме игры, делятся друг с другом секретами и ничего не знающими об их тайнах мужчинами, вроде моего простодушного отца. Они играют в тайный заговор, делают вид, что живут в особом мире, не зависящем от окружающей реальности, который использует политику для того, чтобы воскресить некие ценности, более древние, чем египетские иероглифы.
Твоя жена присутствует на всех этих сборищах и всякий раз развлекает своих товарищей по заговору рассказами об очередных пройденных ею мужчинах. Да, да, она проходит их, как спортсмен проходит километры длинной дистанции. Не знаю, поймешь ли ты меня, но она пытается превратить свою жизнь в калейдоскоп ярких эпизодов, вроде бы не связанных друг с другом, но подчиняющихся логике скрытого от посторонних глаз и предельно реалистичного сценария.
Она требует называть ее садовницей, членом ордена карбонариев, огненной сестрой и претендует на свою долю колдовского наследия многовековой традиции рода Гая Фокса, облагодетельствованного Джоном Ди. Моя мать, как ни печально признаться, также посещает эти балы и тоже жаждет похитить у нас череп. Для чего? Очень просто: чтобы продолжать свою чудовищную игру. Этот череп триумфатора был кем-то украден из Дома игры, и с тех пор все их сообщество трясет как в лихорадке.
