— Да, наверное, и не было такого, вот так, напрямую, говорившего: «Вам надо организовать тайное общество». Скорее всего, вашего Бабурина кто-то обучил!
— Не Бабурина, а Шахурина.
— Ну, Шахурина — какая разница.
— А если я такого не знаю?
— Знаешь, не знаешь — ты вспомни, с кем Шахурин общался, ты его генералу назови, а уж его дело разобраться: он, не он. Зато с вас подозрения в запирательстве снимут. Вот в этом случае могут и выпустить, но уж всяко — накажут не сильно. Учтут несовершеннолетие.
Какое-то время Артём обдумывал слова сокамерника, потом снова попросил у надзирателя спички и, наученный предыдущим опытом, аккуратно прикурил папиросу. Когда дверь за вертухаем закрылась, Борис сказал:
— Так часто будешь смолить — скоро на подсос сядешь.
— Борь, а почему тебя тогда держат? Ты бы тоже сказал, что подучили, назвал кого-нибудь, и тебе не десять лет дадут, а меньше… Или вообще отпустят.
Эти слова на мгновение смутили наседку — недоучившегося студента театрального вуза Федина, но он был одним из лучших подсадных, и сразу же нашёлся, что ответить на коварный, но всё же бесхитростный вопрос:
— Видишь ли, Тёмка, у меня совсем другая ситуация. Во-первых, я взрослый, а с взрослых — и спрос другой. А, во-вторых, у меня эта… авария произошла, и комиссия из десяти человек работала, и причину нашла, и в деле причина эта фигурирует в качестве вещдока. Там диверсию при всём желании под меня не подведёшь — там и слепому видно, что трос от усталости оборвало. Поэтому меня обвиняют в халатности… Только от этого не легче — один хрен — десятерик маячит.
— А я так и не понял толком, что у тебя произошло?
— Да я в подробностях не рассказывал, потому что глупо всё случилось и обидно.
— ?…
— Я на вечернем учился и работал в институте лекарственных растений — механиком по оборудованию. Короче, старый пердун — академик — вполз в лифт на четвёртом этаже и нажал, видать, на первый… а лифт — хряк! — вместо того, чтобы спокойно поехать, навернулся со всего маху вниз: трос лопнул. Академика — прямиком на кладбище. У него и так не пойми, в чём душа держалась, а тут — прыжок из-под купола цирка без парашюта.
Борис остановился, увидев, что Артём, повалился на койку и беззвучно сотрясается от смеха.
— Чего ржёшь?
— Погоди, — у Тёмки даже появились слёзы на глазах. — Уморил ты меня академиком. Дальше-то что?
— Как что? Меня за жопу — и на Лубянку. Следователь — майор — орёт: «Чем смотрел, мудило?!» А мне чего отвечать? Понятно, чем. Потом комиссия собралась. Кусок троса вырезали — и на исследование. Мне уж теперь не отвертеться от обвинения в служебном недосмотре. Хорошо, после комиссии хоть вредительство перестали шить — она дала заключение, что трос не подпиливали. Сидеть мне теперь за халатность.
— И ничего не сделать?
— Известное дело, коли б мог дедку руки-ноги назад пришпандорить, тогда, глядишь, и отпустили бы. Короче, Тёмка, шуток здесь шутить не любят. Я очень советую подумать над взрослыми. Больше скажу — тебе, наверное, и не надо никого вспоминать. Они там сами окружение Шахурина прошерстят, потом на кого нужно укажут… твоё дело — признать этого человека. Поверь, так и будет: признаешь — домой уйдёшь.
— Верно-то верно, только, если и найдут учителя Шаха, мы-то его не знали.
— А если знали? Только не догадывались о его роли!
— Что ж мне тогда говорить? «…Мол, подучил 'он', но я не знал, что это 'он'?»
— Софистикой не занимайся — за тебя подумают и всё тебе разжуют.
— «Софистика», это что?
— Ну вроде говоришь одно и то же, а смысл — разный.
— Ладно. Я понял. Когда будут подговаривать, тогда и посмотрим.
Уже через пять минут общения с соседом Петя Бакулев понял, что тот — ненастоящий заключённый. И потому, что глазки у этого никчемного человечка бегали из стороны в сторону, ни разу не остановившись против глаз юноши, и потому, что тот сразу же набросился на «генерал-полковника» с расспросами, проявив подозрительную осведомлённость, Бакуль сразу же почувствовал выпиравшую наружу фальшь. Он ещё не знал, что такое «наседка», но после ареста ожидал опасности со всех сторон. Именно это ощущение руководило парнем в разговорах с мелким, невзрачным и совершенно не запоминающимся Василием Сергеевичем Сурковым — так мужчина отрекомендовался Пете при встрече.
Совсем не поддерживать разговор мальчишка не мог, но всё попытки Сергеевича втянуть его в дискуссию о причине ареста Петя мягко сводил на нет. Получалось, что большую часть времени, в камере стояла тишина. Петя читал сутками напролёт, лежал лицом к стене, вспоминая свободу, и размышлял после первого, довольно мягкого допроса о предстоящей встрече со следователем. А Василий Сергеевич сходил с ума от безделья, периодически пытаясь вытянуть Бакулева на разговор. Но было видно, что он и сам не верит в удачу. Чекиста часто вызывали ночью. Уже после второго такого вызова Петя догадался, что «допросы» происходят, должно быть, в мягкой постели, под боком у жены — уж больно посвежевшим с них возвращался Василий. Отсиживая рабочий день в тюрьме, «сокамерник» мучился — читать он не любил.
Бакулев довольно быстро втянулся в тюремный уклад. До обеда ему вполне хватало утренней пайки, к рыбному супу из селёдки он тоже привык, а уж когда давали манную или ячневую кашу — и вовсе пировал. И ежедневная прогулка, и вынос параши, совмещенный с умыванием, и баня, и библиотечный день — всё это очень скоро стало естественным для организованного Пети.
— …Обвиняемый Бакулев, расскажи подробнее о своих взаимоотношениях с Владимиром Шахуриным и его семьей. Не спеши и не упускай деталей — нам очень важно знать всё.
— Когда мы с Володей оказались в одном классе, моя мама стала дружить с Софьей Мироновной Шахуриной. Перед Новым годом меня пригласили пожить во время зимних каникул у них на даче, на Николиной горе. Родители согласились, а я обрадовался — там очень хорошо отдыхать — можно кататься на лыжах, на коньках… в бильярд играть, а по вечерам — кино. Вот.
— И как ты там отдыхал? — Не дал Пете остановиться Влодзимирский.
— Ну, я же сказал — с утра лыжи, каток. Потом вкусно обедали, в «американку» играли, книжки читали.
— Какие книжки?
— Я прочёл «Всадник без головы».
— А Володя?
— Он изучал только две: «Майн кампф» и что-то Ницше.
— А ты с ними знакомился?
— Начал, но там такая чушь… мне не интересно. Я так и не осилил больше нескольких страниц.
— А Шахурину они нравились?
— По-моему — очень. Я во время каникул понял, что мы с ним разные. Володя погиб и, наверное, нехорошо сейчас обсуждать его поведение…
— Петя, мы не миндальничать расселись. Ты и твои друзья обвиняетесь в серьёзнейшем государственном преступлении, можно сказать — в доказанном преступлении.
— Почему доказанном?
— Здесь вопросы задаю я. Твоё дело отвечать, но помни, что отвечать ты должен искренне, иначе мы поссоримся, а от этого станет хуже только тебе. Продолжай.
— Вы понимаете, Володю страшно баловали. Я смотрел, как он разговаривает с обслугой и даже с мамой… Я этого не мог понять. Он вёл себя с ними, как рабовладелец. Мне это казалось диким — у нас дома
