не останавливался. Он не выдержал один-единственный раз, когда услышал детский голос. Ребенок звал родителей. Аттилий остановился, прислушался и некоторое время шарил вокруг, пытаясь понять, откуда же доносился голос. Он окликал ребенка, но тот затих — должно быть, испугался незнакомого человека, — и некоторое время спустя Аттилий отказался от поисков.
Все это длилось несколько часов.
В какой-то момент на вершине Везувия снова возникло серповидное светящееся облако и поползло вниз, примерно по тому же самому пути. На этот раз облако светилось сильнее, и когда оно достигло берега — во всяком случае, Аттилий предположил, что это был берег, — оно, прежде чем угаснуть, накатилось на море. И снова на это время камнепад ослабел. Но на этот раз облако скорее тушило огни на склонах горы, чем разжигало их. Вскоре после этого факел Аттилия начал мигать. Большая часть смолы уже прогорела. Инженер прибавил шагу. Страх вызвал новый прилив сил. Аттилий знал, что умрет, если останется в темноте, совершенно беспомощный. И когда этот момент настал, он оказался воистину ужасен — даже ужаснее, чем представлял Аттилий. Он ничего больше не видел — даже собственную руку. Даже если подносил ее к самым глазам.
Огни на склонах Везувия тоже угасли; лишь изредка откуда-то взлетали крохотные фонтанчики оранжевых искр. Красные молнии озаряли нижнюю часть черной тучи розоватыми отсветами. Аттилий уже не понимал, в какую сторону движется. Он был совсем один, уставший донельзя. Он увязал в пемзе, а земля дрожала у него под ногами. Акварий отшвырнул погасший факел и упал ничком. Он раскинул руки и остался так лежать, чувствуя, как плечи его медленно накрывает каменная мантия. В этом было что-то успокаивающее, как в детстве, когда он забирался в кровать и заворачивался в одеяло. Аттилий прижался щекой к теплым камням и расслабился. Его заполнило безграничное ощущение покоя. Если это и есть смерть, значит, она не так уж плоха. Аттилий понял, что способен принять ее — и даже обрадоваться ей, как можно радоваться отдыху после целого дня изнурительной работы где-нибудь на аркаде акведука.
Он уснул и увидел во сне, что почва расплавилась, и он вместе с потоком камней летит к центру земли.
Аттилия разбудил жар и запах гари.
Он не знал, сколько проспал. Во всяком случае, достаточно долго, чтобы его почти засыпало. Он лежал в собственной могиле. Запаниковав, Аттилий принялся разгребать пемзу и вскоре услышал шорох скатывающихся с него камней — завал начал поддаваться. Акварий приподнялся, потряс головой, сплюнул, пытаясь избавиться от пыли во рту, и поморгал. Он все еще находился по пояс в пемзе.
Дождь из пемзы почти прекратился — уже знакомое предостережение, — и вдали, почти прямо впереди, Аттилий снова увидел знакомый серп светящегося облака. Только на этот раз оно, вместо того чтобы двигаться словно комета, справа налево, быстро спускалось вниз, растекаясь в стороны. За облаком вплотную следовала полоса тьмы, но несколько мгновений спустя она сменилась пламенем пожаров; огонь нашел себе новую пищу на южном склоне горы. Обжигающий ветер донес раскатистый рокот. Будь сейчас на месте Аттилия Плиний, он непременно сменил бы метафору и назвал это явление не облаком, а волной — кипящей волной красного раскаленного пара, ожегшей Аттилию лицо, да так, что на глаза у него навернулись слезы. Он почувствовал запах паленых волос — его собственных.
Аттилий принялся извиваться, пытаясь освободиться от хватки пемзы, и тут небо озарила кошмарная сернистая заря. Посредине маячило нечто темное, и Аттилий понял, что это и есть город — только освещенный красным светом — и что до него меньше полумили. Стало светлее. Аттилий разглядел городские стены и сторожевые башни, колонны храма, оставшегося без крыши, ряд незрячих окон — и людей. Точнее, тени людей, бегущие в панике вдоль крепостной стены. Видение оставалось отчетливым лишь несколько мгновений, но Аттилий успел узнать Помпеи. А потом свечение медленно угасло и увлекло город обратно во тьму.
Это очень опасно — считать, что после завершения начальной фазы извержения все самое страшное уже позади. Предсказать конец извержения еще труднее, чем предсказать его начало.
Аттилий снял шлем и принялся работать им, словно ковшом, — зачерпывал пемзу и кидал назад через плечо. Через некоторое время он увидел белесые очертания собственных рук. Аттилий перестал копать и в изумлении поднял руки. Казалось бы, ну что тут такого — увидеть собственные руки! И все же акварий не сдержал радостного возгласа. Наступало утро. На свет пытался появиться новый день. И он, Аттилий, все еще был жив.
Аттилий покопал еще немного, вытащил ноги и заставил себя встать. Заново вспыхнувшие огни пожаров на Везувии вернули ему способность ориентироваться. Быть может, это было лишь плодом его воображения, но Аттилий был уверен, что видит очертания города. Перед ним расстилалась слегка холмистая равнина, усыпанная пемзой. Аттилий двинулся в сторону Помпей. И снова он проваливался по колено — грязный, вспотевший, умирающий от жажды, задыхающийся от едкой вони, обжигающей нос и рот. Аттилий предположил, — исходя из того, что городские стены высились совсем рядом, — что он находится где-то на территории порта. А значит, где-то тут должна находиться река. Но пемза засыпала Сарн и превратила его в каменную пустыню. Сквозь завесу пыли по сторонам смутно вырисовывались какие-то невысокие стены. Аттилий подошел поближе и понял, что это не ограда, а здания, погребенные под камнем здания, и что он бредет по улице на высоте крыш. Слой пемзы достигал здесь самое меньшее семи-восьми футов.
Аттилию не верилось, что люди могли выжить под этим камнепадом. И все же они выжили. Раньше он видел их на городских стенах, а теперь увидел совсем рядом. Они выбирались из дыр в земле, из гробниц собственных домов — поодиночке, парами, целыми семьями. Аттилий увидел даже мать с младенцем. Они стояли в этих странных коричневых сумерках, стряхивали пыль с одежды и смотрели на небо. Каменный дождь прекратился — лишь изредка падали отдельные куски пемзы. Но Аттилий был уверен, что он возобновится. Тут прослеживалась схема. Чем сильнее волна раскаленного воздуха, прокатившегося по склону, тем больше энергии она высасывает из бури и тем больше время затишья. Но волны усиливались — это было очевидно. Первая, похоже, обрушилась на Геркуланум. Вторая перемахнула через него и докатилась до моря. Третья добралась почти до самых Помпей. Следующая вполне могла захлестнуть город с головой. Потому Аттилий продолжал безостановочно двигаться вперед.
Порт исчез целиком и полностью. Кое-где из моря пемзы торчали мачты; лишь изломанный ахтерштевень или смутные очертания корпуса позволяли догадаться, что когда-то здесь стояло судно. Аттилий слышал шум моря, но шум этот доносился откуда-то издалека. Очертания побережья изменились. Время от времени земля вздрагивала, и откуда-нибудь доносился грохот рушащейся стены или провалившейся крыши. По небу с шипением пронесся огненный шар и врезался в колонну храма Венеры. Вспыхнул пожар. Идти стало труднее. Аттилий почувствовал, что начал подниматься вверх по склону. Он попытался восстановить в памяти прежний облик порта — извилистые дороги, поднимающиеся от молов и пристаней к городским воротам. Иногда в дымном воздухе проступал свет факела и кто-то проходил мимо Аттилия. Инженер ожидал, что выжившие будут пользоваться малейшей возможностью бежать из Помпей, — но оказалось, что это не так. Напротив — люди возвращались в Помпеи. Но зачем? Должно быть, затем, чтобы отыскать что-то потерянное. Чтобы посмотреть, нельзя ли спасти какие-то свои пожитки. Чтобы пограбить. Аттилию хотелось сказать им, чтобы они бежали отсюда, пока можно, но ему не хватало дыхания. Какой-то мужчина обогнал Аттилия, оттолкнув его с дороги; он пробирался через каменные наносы, дергаясь, словно марионетка.
Аттилий добрался до верха пологой дороги. Он шарил в тусклом полумраке, пока не наткнулся на угол крепостной стены и не нашел проход; от некогда огромных ворот остался лишь низкий туннель.
